Это тоже был финн. Но его нацпринадлежность я определил позже. А в тот момент мне бросился в глаза страшный шрам, уродующий лицо этого парня – лет четырнадцати-пятнадцати. Правого глаза у него не было – кожаная повязка закрывала эту сторону. Из-под нее шрам, проложив жуткий провал в переносице, спускался, грубо расширяясь, на левую скулу, прерывался – и, очевидно, переходил на левое ухо, мочка которого была срезана.

– Меня зовут Хаахти Салоранта, – сказал финн на безупречнейшем русском. – Я вождь этого племени. Так ты жил здесь?

– Меня зовут Олег Верещагин. – Я отсалютовал вскинутой рукой с перчаткой. – А со мной Кристо Ириди, он грек. Мы бежали из плена больше года назад и странствовали – сперва чтобы сбить погоню со следа, потом я искал своих. Они были здесь. Весной я вновь отправлюсь в путь, а сейчас – может быть, вы позволите мне и моему другу остаться у вас?

– Конечно, – кивнул Хаахти.

– Тогда… – я помедлил. – Тогда я хочу просить позволения взять здесь одну вещь, которую оставил когда-то.

По кругу сидящих у огня парней и девчонок прошло любопытное движение. Сдерживая внезапно возникшую нервную дрожь, я подошел к лежакам «для мальчиков» – они остались на прежнем месте и были те же самые, только кое-где настил поменяли, – испытывая странное чувство уже бывшего (кажется, оно называется «дежавю»). В голове почему-то со стуком в ритме сердца колотились строчки:

…никогда не возвращайтесь

В прежние места…

Я приподнял край настила. Удерживая его левой рукой, правой достал дагу, несколько раз стукнул яблоком по размазанной у самого пола глине – она отвалилась кусками, открыв каменную забивку, которую я расковырял наконечником ножен. Убрав дагу в перевязь, я запустил руку в открывшуюся неровную дыру – и пальцы мои наткнулись на холодную кожу.

При общем нетерпеливо-удивленном молчании я достал кобуру, с которой свисал ремень с пустым патронташем. Отпустил топчан. Повозившись с клапаном – кожа высохла и потрескалась – я достал, пачкая пальцы салом, наган.

– Ого… – выдохнул кто-то. Электрической искрой побежал по пещере удивленный шепоток.

– Я его оставил здесь тогда, перед уходом, – пояснил я, проводя пальцем по стволу. – Кончились патроны… А сейчас я снова ими разжился – буквально чудом.

Хаахти, все это время наблюдавший за мной цепким холодным глазом, кивнул:

– Бери свою вещь… Садитесь, грейтесь и ешьте. Мы рады вам.

* * *

К вечеру дождь перестал. Но ветер не унялся – сильнейший и плотный, он как будто стал еще свирепей, несся над Карпатами, срывая с карнизов и склонов камнепады. Небо очистилось, на нем горели, почти не мигая, страшные крупные звезды. Похоже было, что под утро придет настоящая зима…

Но в пещере, как и положено, было тепло, светло и весело. Не знаю, то ли хозяева каждый день так ужинали, то ли отмечали что-то, то ли дали пир в честь нас – но я не ел так уже давно. Кристо вообще расслабился полностью – он сидел рядом с какой-то девчонкой (не финкой, кажется) и то и дело принимался болтать с ней, а потом они вместе хохотали. Глаза у Кристо блестели, и я вдруг подумал, что весной оставлю его здесь. Зачем и куда ему тащиться? Каждому свое…

Шум слегка утих – на свободное место вышел и сел, скрестив ноги, один из мальчишек (нам всех представляли, но я никого не запомнил – мысли были напрочно заняты другим). Положил на расставленные колени кантеле – музыкальный инструмент вроде гуслей, у меня еще была в свое время книга финских и карельских сказок, которая так и называлась: «Кантеле». И сейчас есть. У меня…

Я не знал финского. Но песня, которую он запел, звучала красиво, незнакомые слова складывались в ритмичные строки, набегавшие друг на друга, словно волны прибоя.