Она пересказала трудную поездку через пустыню. Тогда ей было безразлично, жива она или умерла. Такие странные мысли у нее были. Песок походил на безбрежный океан. Воспоминания о Курнауле тоже были расплывчатые. Возможно, это из-за шока. Эмма спросила, могло ли такое быть?

– Да, – сказал Джулиан. – Да, Эмма.

Оглядываясь назад, Эмма не слишком понимала, почему она зашла в палатку Маркуса. Возможно, ей хотелось увидеть знакомое лицо. Несмотря на предательство Маркуса, она все еще связывала его с домом, с простым счастьем в Джемсон-Парке, с юностью. Но его в палатке не оказалось. И она заснула…

– Нет, – вспомнила она, – сначала я нарисовала ужасную сцену с Энн Мэри. А потом заснула.

Рисунок оживал в ее сне, становился явью, все происходило снова, на этот раз с ней. А потом… когда она проснулась…

Джулиан снова наполнил ее бокал.

– Он вошел за мной в палатку. Наблюдал, как я сплю. Это был тот человек, конечно… тот самый мужчина. Ты узнал его на моей картине. Мне действительно жаль, что ты не застрелил его тогда… Нехорошо так думать, но тогда убийство было бы на твоей совести, а не на моей. Ты помнишь тот день?

Ее слова были путаными. Безумная поэма. На Джулиан, казалось, все понимал. Он побледнел. Это удивило Эмму.

– Никогда не видела тебя бледным, – сказала она.

– Я должен был застрелить его. С радостью бы застрелил. Что он сделал, Эмма?

– Он… он пытался изнасиловать меня. Но я убила его.

Джулиан на мгновение опустил голову. Когда он вновь поднял ее, Эмма его не узнала. На его лице были только зеленые глаза, которые, казалось, сжигали ее защитное оцепенение, оставляя наедине с виной и ужасом. Она не смела взглянуть Джулиану в глаза. Вот то, чего она боялась. Зародыш всех ее новых кошмаров. Она уронила голову на руки. От ладоней пахло алкоголем, по сравнению с лицом они казались ледяными.

– Эмма, – позвал Джулиан.

С ее губ срывалось хриплое дыхание.

– Эмма, хватит, ты не должна больше думать об этом.

В закрытых глазах замелькали красные точки. Если нажать посильнее, можно увидеть звезды.

– Эмма, – прошептал Джулиан, – довольно.

– О Господи, – срывающимся голосом выговорила она. – Я убила его, убила. Я в-воткнула нож для бумаг ему в висок, его глаза закатились, рот…

Руки Джулиана сомкнулись вокруг нее. Она уткнулась ему в грудь, заглушая рыдания. Эмме казалось, что она наблюдает за происходящим откуда-то сверху… потом его руки сжались, и вернулось ощущение реальности: горло перехватило, шерсть костюма Джулиана колола кожу, воздух толчками врывался в легкие, с губ срывались ужасные звуки. Его руки напряглись, словно стараясь не дать ей рассыпаться. Она прижалась к нему головой, изо всех сил стараясь дышать.

Спустя минуту… десять или двадцать… Эмма поняла, что Джулиан что-то тихо говорит ей. Она не сразу сообразила, что он говорит не по-английски. То был другой язык, мелодичный и ритмичный, на котором когда-то говорила ее горничная Уша. Это было так давно. И будто вчера. Грудь Джулиана вибрировала. Незнакомый язык успокаивал, словно колыбельная. Английский язык такой тяжелый. Все в нем высохло и отвердело от боли и гнева, даже шутки и каламбуры не радуют. А в голосе Джулиана Эмма сейчас слышала ветер и тишину ночи. Звезды в небе. Они всегда были в ее памяти. Та ночь на пути к Сапнагару. Эмма пыталась выбросить ее из памяти, но ей никогда это не удавалось. Эта ночь всегда была с ней, тихая, как его голос сейчас.

Эмма отстранилась.

– Он выронил письма. И сбросил на землю мой блокнот. Я в спешке собирала рисунки и в панике не задумываясь схватила письма.