Эмма застыла, хотя и чувствовала, что к коже прилило тепло, а сердце заколотилось как безумное.

— Винченцо, — прошептала она. — Что ты делаешь?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Просто проверяю, — промурлыкал Винченцо и вновь склонился к Эмме, чувствуя, как ее частое дыхание согревает ему губы. Он вдруг обнаружил, что хочет целовать ее везде, как делал когда-то множество раз.

— Не надо...

Но ведь она не отталкивает его, не так ли? Винченцо почти ощущал запах желания Эммы, он всегда мог читать ее как какую-нибудь длинную эротическую книгу. По крайней мере, до того, как их отношения ухудшились настолько, что они не могли смотреть друг другу в глаза, не то что прикасаться...

До того самого последнего раза. В тот момент, как Эмма хотела выйти в дверь, он схватил ее в охапку и начал целовать, и она тоже целовала его, сердито, но так страстно, как, наверное, никогда прежде.

Он вспомнил, как прижал ее к стене прямо там, где она стояла, вспомнил, как она вскрикнула, когда он мгновенно довел ее до оргазма. А потом, не обращая внимания на ее протесты, что она опоздает на самолет, подхватил на руки и отнес в спальню. На кровать, которую они не делили несколько недель, и всю ночь напролет запечатлевал себя в ее теле и сознании. Почти безжалостно он использовал все свое чувственное мастерство, и она стонала от наслаждения и сожаления.

Боже, он приходит в сильное возбуждение, всего лишь думая об этом. Слишком сильное.

Эмма, — хрипло выдавил он, и на этот раз это было не легкое соприкосновение. Его рот безжалостно раздавливал ее губы, словно нежные розовые лепестки, и она ахнула и зарылась пальцами ему в волосы, как делала когда-то.

В-винченцо... — заикаясь, пробормотала она, но все остальное было пресечено его поцелуем — их поцелуем, ибо горячий отклик Эммы, делая ее активным участником. Она обнаружила, что подхвачена и унесена могуществом его прикосновения:

Только ли потому, что так изголодалась по человеческому теплу и наслаждению, она подчинилась сладкому удовольствию его губ? Как давно ее не целовали? С тех пор, как ее целовал Винченцо, и никто не целуется так, как он. Его губы улещивали, поддразнивали и соблазняли. С ним она чувствовала себя женщиной. Настоящей женщиной.

Эмма застонала, когда он углубил поцелуй так, что она стала таять, словно свечка. Он точно знал, на какие кнопки нажать, ведь когда-то говорил, что знает ее тело лучше, чем свое собственное. Но с ним это всегда было больше, чем мастерство. Ему помогала любовь. По крайней мере, какое-то время.

Любовь.

Это слово, как насмешка, вспыхнуло в ее мозгу, ибо разве есть хоть намек на любовь в этом его небрежном соблазнении?

Она уперлась руками ему в грудь.

— Винченцо...

Он неохотно поднял голову, заглянув в ее расширенные от изумления глаза. Губы приоткрыты, умоляют о поцелуе. Она хочет меня, с мрачным удовлетворением подумал Винченцо. Никогда не переставала хотеть. С собственнической небрежностью он положил руку ей на колено и почувствовал, как оно дрожит.

Что такое, Эмма? — мягко спросил он.

Я... я...

— Хочешь, чтобы я прикоснулся к твоей груди? Твоей прекрасной груди?

Его другая рука легко и небрежно провела по возбужденному соску и словно обожгла кожу даже сквозь платье. Эмма едва удержалась, чтобы не вскрикнуть от удовольствия. Она как будто стояла на чувственном зыбучем песке — один неверный шаг, и ее затянет вниз.

И вдруг она застыла, почувствовав вибрацию телефона, лежавшего в сумочке. Или показалось? Может, подруга отчаянно пытается дозвониться до нее, чтобы сказать, что Джино заболел, или плачет, или требует свою маму?.