Андрей Курков. Не приведи меня в Кенгаракс!
Состав несколько раз дернулся и пошел. Колеса не спеша отсчитывали стыки рельсов. — Вот и тронулись. — Да, уже едем, — поправил очки Турусов. — Плетемся! — буркнул Радецкий. — Накладная у тебя, образованный? — Да. — Так что же мы все-таки тянем, и куда? — Груз «ТПСБ-1785» и др.», — медленно и внятно прочел Турусов. — Эта галиматья мне известна, я тебя как человека знающего спросил! Без сокращения как оно называется? Турусов пожал плечами. — Тьфу! Тоже мне профессор! А куда? — Говорили, что конечный пункт известен машинисту. — Машинисту?! Так сходи спроси его! — Но вы же понимаете, что к нему не пройти. — Турусов снова поправил съехавшие на нос очки в роговой оправе. Радецкий скривил губы и отвернулся к окну. Достал папиросу, размял ее толстыми когтистыми пальцами и загнал в уголок рта под унылые горьковские усы. Чиркнул спичкой и затянулся. — Ну, если ты, студент, ни хрена не знаешь, то, видать, никто этого не знает тоже. А это к лучшему. Ты-то сам чего в сопровождающие поперся? — Да так… с друзьями старыми разошелся во взглядах… — Бежишь? — В общем, да. — А что, могут поймать и пришить? — Что вы, нет! — Странно. Тогда зачем драпать? Вот я — понятное дело. За мной хвосты тянутся, хоть я и не украл, и не завалил никого. А ведь уже двенадцать лет на маршрутах! А какая у меня любовь была!!! У тебя новой сотенной нет? — Что? — Сторублевки новенькой, чтоб хрустела, нет у тебя? — А… нет… — Жаль. Моя старая истерлась вся, вот-вот рассыплется. Ладно, покажу. Радецкий вытянул из кармана ватника блокнот, достал свернутую сторублевку, которая действительно была ветхой и протертой, развернул ее и вытащил оттуда фотографию три на четыре белобрысой девчонки. — Вот какой она тогда была! Ни разу сотку не менял. Самая дорогая мне память. Только надо, видать, новую раздобыть, чтоб Валюху в нее заворачивать. Эх, я б на такую девку и тыщерублевки не пожалел, если б была такая деньжища! — Да, любовь это прекрасно… — почти шепотом проговорил Турусов. — Ох, не люблю я эти сюсюканья интеллигентские! Извини, конечно, но любовь — это не только ночи в шалашах и зажиманья при луне! Это и по морде, если заслужила. А они все этого заслуживают, все подряд! Я Валюху чем чаще лупил, помню, тем любил больше. И она не обижалась, сама говорила, что любая баба этого заслуживает. Эх, и умница была, а всего-то семнадцать ей тогда стукнуло. Мужики так рано не умнеют. Турусов хотел спать, но первым заговорить об этом было как-то неудобно. Кроме того, он не хотел перебивать несущиеся как горные реки размышления Радецкого. Слушать его тоже не хотелось, поэтому приходилось смотреть в окно и ждать, когда же придет время расстилания коек, когда же несколько протяжных зевков закроют родник жизненного опыта, обильно бьющий из прошлого Радецкого. Ждать пришлось около часа. Радецкий вдруг замолчал и почесал затылок. — Где у нас аптечка?! — словно сам себя спросил он. — Надо бы стрептоцида пожевать, а то каждое утро горло саднит. Исполнив свое желание, он спокойно устроился на нижней койке купе для сопровождающих. Турусов забрался на верхнюю. — Эй, студент, высоты не боишься? Голова не кружится? — негромко, улыбаясь сквозь зевоту, спросил Радецкий. |
