Борис Акунин. Не прощаюсьПриключения Эраста Фандорина – 16
Текст печатается в авторской редакции, орфографии и пунктуации
Table-talk 1918 года
И вдруг – поезд! Откуда-то стало известно, что московский пойдет по объездной ветке Сергиевского завода и что состав подадут на третий. Туда все и кинулись, подхватив узлы, чемоданы, детишек. Самарский вокзал, один из лучших в империи, за год, миновавший после ее бесславной кончины, опустился, словно Барон из пьесы пролетарского писателя Горького: оборвался, ободрался, достиг дна. Топить перестали еще в декабре, и два верхних этажа в студеное зимнее время стояли пустые, туда снизу бегали справлять нужду – где придется. Вокзальные уборные не работали. На первом этаже, в залах ожидания, тоже не топили, но холодно там не было. На скамейках, на подоконниках, на буфетных стойках, просто на полу сидели и лежали люди, обогревали воздух дыханием, курением, кашлем и матерщиной. И вот примерно половина всей этой серо-коричневой массы зашевелилась. Вторая половина, которой нужно было в другую сторону, на восток, осталась на месте. Слух оказался верный. Скоро, пыхтя сизым паром, к платформе подкатился поезд, недлинный, но зато не теплушечный, а с настоящими пассажирскими вагонами: впереди синий, первого класса, за ним второклассный желтый и три простецких зеленых. У входа в каждый вагон немедленно образовалась давка, и больше всего, конечно, у синего. Во имя равенства и братства билеты были все одинаковые, без мест и, само собой, без класса – езжай где сядешь. Если сядешь. Милиционер с красной лентой на рукаве и еще одной на шапке стукнул прикладом винтовки о перрон: – В очередь, граждане! Предъявляй билеты! Но вместо очереди вышло по Чарльзу Дарвину – более сильные и ловкие распихали или оттерли остальных. Впереди всех оказался немолодой низенький азиат с раскосыми глазами – китаец или, может, киргиз. Революция, будто метла, взмела с российских окраин много разных людей, иных в глубинке прежде и не видывали. Всем вдруг стало плохо на своем месте, и понеслась по дорогам человеческая пыль, где-то скопляясь и закручиваясь смерчем. – Куда с тючищем прешь? – гаркнул милиционер. Ему нравилось быть хоть маленьким, да начальником, при винтовке. Времена наступили такие, что без должности и оружия человек стал никто. У предположительного китайца через плечо действительно был перекинут огромный длинный сверток из овчины, должно быть, нетяжелый – коротышка его слегка придерживал. – Чего ты мне, нерусь, билет суешь? Декрет был: с большой поклажей нельзя. В порядке борьбы с мешочниками и спекулянтами. – У меня два билета, уважаемый, – сказал азиат, кланяясь вместе со своей ношей. – Два места. По-русски он говорил хорошо, только букву «эль» выговаривал не совсем чисто. – Нельзя! Иди отсюда, не мешай проходу граждан! Кто следующий? Непонятливый китаец не тронулся с места, его круглое лицо сияло улыбкой. – Два билета – два места, уважаемый, – повторил он. Сзади ему на плечо легла огромная рука с синим якорем. Здоровенный матросище, на голову выше толпы, сверху пробасил упрямцу: – Ты глухой али глупо́й? Слыхал, что сказано? Уйди сам, пока тебя под вагон не скинули. Не оборачиваясь и не переставая улыбаться, азиат ответил: – Отвали, вша тифозная. Свободным локтем легонько двинул назад, и матрос перестал быть таким высоким – согнулся вдвое. А милиционеру китаец сказал: – Вы сердитый, товарищ, потому что плохо себя чувствуете. Вам надо полежать. – Ты доктор, что ли? – окрысился служивый. |
