– Мне папа сказал, что ваш голос был самым знаменитым голосом нашего кино. Все влюблялись сначала в голос, а потом уже в вас. Надо сказать, что и сейчас он у вас прямо-таки завораживающий – с вами хочется разговаривать…

– Спасибо. От тебя мне особенно приятно слышать это. Что касается голоса и интонаций – это те ослиные уши, которые не спрятать ни под каким колпаком. Со времен Элизы Дулиттл ничего не изменилось, поверь мне.

В один из дней Аля рассказала Ольге Леонидовне, что когда-то они все жили в Красноярске. Что ее мама умерла, когда Аля была совсем маленькой, и смерти предшествовала неприятная история. И что иногда ей очень хочется уехать из Москвы. Но только иногда, поскольку после Москвы там все кажется маленьким и медленным.

– Да это самый лучший комплимент городу – медленный… Это значит, что, живя там, ты удлиняешь свою жизнь.

– Но почему же все герои Чехова стремятся в Москву и жалуются на провинциальную жизнь? – Аля только что выучила монолог из «Трех сестер».

– Это не оттого, что там, в провинции, было плохо, а оттого, что людям с самим собой было неуютно и скучно. Они не знали, чем себя занять. И пьесы Чехова как раз об этом. Они – как дневники людей, потерявших стержень души. И ищущих его не там, где потеряли.

– А как же возможности большого города?

– Это весомый аргумент для переезда. Но эти возможности большого города по плечу людям со «стержнем». Я хочу, чтобы ты поняла: актерское ремесло требует самодисциплины, постоянного самообразования. Для актера испытанием может стать все: и переезд в большой город, и работа в маленьких провинциальных театрах.

– А вы играли в провинции? – Больше всего Але нравилось слушать рассказы Самариной. Ей очень хотелось представить эту жизнь – театральную, со всеми ее невзгодами, радостями кочевой жизни. Ольга Леонидовна иногда про себя умилялась – представления Али о театральной жизни были в основном почерпнуты из пьес Островского: скитания Несчастливцева и других.

– А как же! Несколько лет в театре маленького волжского городка. Жила там и все время вспоминала Островского. Везде мне чудились Катерины да Кабанихи. Поначалу думала, что месяц-другой – и вернусь в Ленинград, а потом поеду в Москву. Но время шло, ничего не менялось. И я поняла, что самое неправильное – это считать каждый прожитый день черновиком, который потом перепишешь набело. Тогда я повесила новые красивые занавески в своей съемной квартире, купила много красивой посуды, посадила цветы на балконе, стала не спеша завтракать и ужинать, перестала стремиться в Ленинград. А перестав дергаться и мучиться от сознания, что играю в провинции, сыграла самые лучшие свои роли. Меня заметили и пригласили в Москву.

Ольга Леонидовна рассказывала, воспоминание одно за другим выстраивались ровной цепочкой. Она сама уже видела лица прошлого, ощущала запахи, переживала вновь все свои неудачи и гордилась успехами. Аля слушала ее и думала о том, что с появлением Ольги Леонидовны в доме все изменилось. Девочка не могла четко определить все происшедшие перемены. «Стало все по-настоящему», – думалось ей. Ольга Леонидовна не докучала вопросами, она обращала внимание на внезапную молчаливость ученицы и только раз, чтобы как-то отвлечь и развеселить Алю, она поинтересовалась:

– Я все хотела спросить, что за странный портрет у вас здесь стоит? Его подрисовывают все кому не лень.

– А, это папе подарили. Или по ошибке привезли… Никто толком понять не может. Если хотите, нарисуйте и вы что-нибудь…

– Уж очень соблазнительная мысль!

В последующие пятнадцать минут обе вовсю орудовали кисточками.