— Как ты мог улыбаться все утро, зная, что Дашка мертва! — кричу я и со всей силы луплю его в грудь, а он стоит, словно нерушимая скала, молчит и не мешает вымещать на себе злость. Я ударяю его сильнее, а когда замахиваюсь, чтобы влепить пощечину, рукой с немного согнутыми пальцами, намереваясь оставить на нем еще парочку шрамов, Марк делает то, чего я подсознательно жду с самого начала, перехватывает мои руки и медленно и плавно, невзирая на вопли, двигает меня к стене. Останавливается только, когда я врезаюсь в нее лопатками.

— А что бы изменилось? — уточняет он, и поднимает мои руки на головой прижимает к стене, не выпуская из захвата. Голос тихий, ровный. Он действует на меня, как ушат холодной воды.

— А? — Я вздрагиваю.

— Я спрашиваю, что бы изменилось, если бы я сказал с утра. Ты же знаешь, домой нам сегодня нельзя. Твой отец не хочет разговора с полицией. По крайней мере, пока. Мы вернемся завтра к похоронам. У тебя было, по крайне мере, нормальное утро. Ты хотела лишить себя и этого?

— Я ненавижу тебя! — кричу я, пытаясь вырваться из его стальной хватки, но это бесполезно. Когда не в силах освободить руки, я начинаю пинаться, он просто делает шаг вперёд и вдавливает в стену своим торсом. Я стою неудобно и чтобы удержать равновесие, приходится закинуть ногу ему на бедро. А еще это моя маленькая извращенная месть. Я с удовольствие вижу, дергается кадык Марка, от судорожного сглатывания, а зеленые глаза темнеют. В такой позе я чувствую его всего, и горячее возбуждение в том числе.

— Ненавижу, — всхлипываю я. — Сегодня утром…. Ты просто отвлекал меня. Так ведь? Поэтому ты…

— Что я? — спрашивает он, все так же удерживая мои руки и прижимая к стене всем своим телом. — Что я опять сделал не так, Ника?

— Ты врал, ты играл моими чувствами…

— Твоими чувствами? — нехорошо усмехается он, и смотрит мне прямо в глаза. — Мне кажется, играешь только ты.

— Ненавижу, — снова кричу я, жалея, что не могу стереть с его лица эту холодную усмешку.

— Ты врешь, — припечатывает он и жадно целует, оборвав меня на полуслове.

Я думала, так бывает только в кино. Дрожащие колени, глухо бухающее в ушах сердце и желание на грани отчаяния. Когда душат слезы, и в поцелуй ныряешь, как в спасательный круг. Когда чужие губы могут заставить хотя бы на секунду вырваться из горькой, утягивающей в пропасть лавины отчаяния. Я ловлю каждый его вдох. Марк прикусывает мою нижнюю губу, заставляя прогнуться в спине в попытке быть ближе, и когда чувствует, что я сдалась, отпускает мои руки и подхватывает под ягодицы. Наверное, я могу впиться ногтями ему в шею, сделать больно, чтобы унять собственную боль, отчаяние и разочарование, но тогда все закончится. Он опять отступит и оставит меня в одиночестве и на грани падения в бездну. Поэтому я обнимаю его и целую в ответ, переплетаясь языком с металлически шариком с его. Нежно скольжу у него во рту теплым металлолом, и с ловлю хриплый стон, который предназначен мне.

Мы снова сплетаемся языками сильнее и жестче, и не прекращаем жадный поцелуй, даже когда в легких заканчивается воздух. Мои соски настолько болезненно чувствительные, что я готова стонать только от того, как они через тонкую ткань двух маек трутся по его груди. Горячие ладони Марка, которые чувствую у себя на бёдрах, под кромкой слишком коротких шорт, кажется, прожгут дыру в коже. Я не хочу, чтобы этот миг закончился, не могу позволить Марку отстраниться потому, что знаю, тогда меня опять накроет отчаяние.

Наш поцелуй пахнет солнцем и, удивительно, виски. Он что пил? Целую глубже пробую на вкус, а он поддразнивает меня в ответ, проводит горячим языком по верхней губе, и шепчет: «просто охренительная», одна эта фраза сносит крышу, и я плавлюсь в его руках.