|
К никакой матери не едет, отправляется в свою квартиру. Новую, безликую, но уже порядком загаженную квартирантами. После них уже убрали, но ремонт еще не сделали. Квартира — это единственное, что досталась ему от государства. Он тут не жил. Полгода пока лежал в больнице и пытался восстановиться, мать сдавала, а когда выписался почти сразу же переехал к Самбурскому. Это чужое, нелюбимое жилье с видом в никуда. Эта квартира годится только для того, чтобы тут спать и бухать. Но больше сейчас он ни на что не способен. Он слишком ненавидит себя за все. За то, что подвел Самбурского — два раза, когда не сдержал обещание, и когда уехал, отказавшись от денег, и от положенной двухнедельной отработки. На Дину, за то, как поступил вчера с Никой. До сих пор во рту горечь. Он ведь никогда не был скотом. Откуда же вчера это желание сделать ей больно с одной стороны и заставить запомнить — с другой? Нужно ли ему, чтобы она помнила о нем именно это? Мысли отравляют и без того паршивое существование, и единственное, о чем думает Марк — после водки должно стать лучше. Потому что если нет, то вообще непонятно, что делать.
В подъезде его останавливают вездесущие бабки и пытаются сказать, что посторонним тут ходить нельзя. Марк с удовольствием скалится, пугая старушек своими шрамами. Он принципиально надел майку с коротким рукавом, не закрывающими плечи, задолбало прятаться. И в ответ на глупое кудахтанье припечатывает, что он тут живет. — Нужно Татьяне сказать, что такие квартиранты тут нам не нужны, — возмущается одна. — Не получится, — нагло ухмыляется Марк. — Это квартира не Татьяны. — Да, это ее сына — ветерана, между прочим. — проявляет удивительную осведомлённость самая бойкая. «Не какого-то бомжа, как ты» — читается между строк, тем приятнее припечатать глухим. — А я и есть тот самый ветеран. — Да ты не ветеран. Ты бандит, вон рожа какая. — А такую рожу, бабушка, дарит война, вместе с квартирой, а теперь простите, но я хочу домой. Хочет он утопиться, а не домой, но об этом он никому говорить не готов. Вполне себе русский запой, в который Марк влетает с азартом в первый раз в жизни, прерывается на третий день. Мать приезжает сама. Видимо, скупые и изрядно корявые сообщения в вайбере наталкивают ее на мысли о том, что дела идут не самым лучшим образом. Ну, а может, Самбурский настучал. Такой вариант Марк тоже не исключает. Она замирает на пороге однушки и укоризненно взирает на него. — Марк… ну вот от тебя я такого не ожидала. Она смотрится чужеродно в этой квартире. Высокая, подтянутая, с идеально волосок к волоску уложенными светлыми волосами. В свои сорок семь мать выглядит лет на десять моложе. — Ну, прости, я не оправдал твоих ожиданий. — Валера сказал ты ушел. То, что он сказал это матом, заставило меня задуматься все ли у тебя хорошо. — Валера-а-а, Валера-а-а-а, — пьяно передразнивает Марк и отворачивается к окну. Спиртное не лезет. С другой стороны, жизнь тоже не лезет, а что делать? Идти вешаться? Марку кажется, мать не оценит совсем. — Расскажи, что произошло? — просит она усталым голосом. И то ли он, то ли выпитая водка заставляют откровенничать. — Я влюбился… — признание вырывается случайно. — И, судя по всему, что-то пошло не так, — вздыхает мать. Она даже не садится. Так и стоит в центре комнаты. Марк ее прекрасно понимает, трезвый он бы тоже сидеть тут не стал. — Она не ответила взаимностью? — Это дочь Самбурского… В глазах матери вся гамма чувств. Он уже видел нечто похожее у Самбурского, который не дал Марку по роже, только потому, что не сомневался ему прилетит в ответ. |
