С этими словами она величаво проплыла мимо Дариуса и скрылась за дверью.

Когда дверь за ней захлопнулась, Шарлотта дала волю переполнявшим ее эмоциям.

– Проклятая идиотка! – громко воскликнула она. – Как я могла до такой степени потерять голову?

Впрочем, разве могло быть иначе? Сперва Карсингтон приводил ее в бешенство, но тогда Шарлотта чувствовала себя с ним вполне уверенно: она нисколько не сомневалась, что сумеет ему противостоять и сможет дать достойный отпор его несносному высокомерию, но потом…

Потом все пошло совсем не так, как она планировала, и окончательно вышло из-под контроля. Легкое прикосновение его горячих губ к ее коже, нежность, от которой у Шарлотты сладко защемило сердце.

Увы, все это было притворством – жалким притворством опытного обольстителя! И все равно она сдалась – мгновенно и без боя. На какое-то опасное мгновение все это показалось ей таким невозможно сладостным: она снова почувствовала себя юной девушкой с сердцем, готовым поверить в любовь и искренность мужчины. Словно росток надежды на счастье все это время прорастал в ее душе, а в тепле и ласке распустился нежными цветами.

«Тепло и ласка».

В реальной жизни эти слова ничего не значат, являясь всего лишь заменой неприятному слову «похоть».

Однако сейчас, на какое-то короткое время Шарлотта почувствовала, что ею дорожат, почувствовала себя спокойно, легко и надежно с этим человеком. И в этот миг из прекрасного цветка нежности родилось желание.

Но как она могла так заблуждаться? Легко, слишком уж легко все произошло. Шарлотта дотронулась до своих вспухших от поцелуев губ. Как страстно Дариус целовал ее, как нежно ласкал! Ей даже показалось, что его руки дрожали… На самом деле дрожала она, а не он. Какая же она глупая!

Шарлотте вдруг живо вспомнилось то далекое время, когда она была девушкой, и в памяти сразу всплыл трепет, охвативший ее при первом объятии мужчины. Позже она потратила много времени и сил, чтобы забыть о том, как безответственно вела себя когда-то. Ей было невыносимо об этом думать: слепая страсть, минутная слабость и последовавший за этим стыд. Она горько сожалела о случившемся, было бессмысленно и глупо отдать бесценный дар, который женщина может подарить мужчине, то, что каждая девушка должна хранить как зеницу ока. Стыд и раскаяние, которые она испытала тогда, были чересчур велики; она даже думала, что это ее убьет, и порой ей хотелось, чтобы так и случилось.

Шарлотта сомневалась в том, что у них с Джорди Блейном было время для нежности: несколько тайных встреч урывками проходили в чудовищной спешке. Она самозабвенно его любила – или ошибочно принимала свои чувства за любовь, – но была абсолютно невежественна в любовных делах и испытывала наслаждение от одной только возможности быть с ним вместе, и при этом становиться дерзкой и отчаянной до безумия.

«Вот, значит, как, папа? Так быстро позабыл маму? Снова женился, словно мамы никогда не было на свете? Словно меня нет на свете. Значит, меня ты тоже позабыл, я тебе тоже стала не нужна?» – таковы тогда были ее размышления над своей судьбой.

Гнев, одиночество, страх потерять отца точно так же, как она потеряла мать, – теперь ей было ясно, что подтолкнуло ее к грехопадению.

Однако со временем все забывается; к тому же прежние ощущения мало чем напоминали то, что она пережила несколько минут назад с Карсинггоном. Еще минута – и он овладел бы ею прямо на столе, то есть поступил как с распутной женщиной. К счастью, этого не случилось, но она до сих пор не могла понять, как ей удалось собраться с духом и остановить его. Странно, что Карсингтон вообще не вышвырнул ее из коровника, хотя с легкостью мог это сделать.

– О! – тихо простонала Шарлотта, она до сих пор чувствовала тепло его большого тела и силу мускулистых рук.