Теперь сомневаться насчет того, кого внук счел ведьмой, уже не приходилось. А Женя разревелся — громко, судорожно втягивая в себя воздух. Но не как в парикмахерской, где он визжал не переставая. Здесь, в полутемном коридоре квартиры, мальчик плакал так, словно…

Елизавета Петровна задумалась, как же именно плакал внук, и ей вдруг вспомнились похороны сестры, которая умерла семь лет назад. Рабочие закидывали мерзлой землей могилу. С каждым новым перестуком комьев по деревянной крышке гроба к ней все четче приходило осознание: уже ничего не исправить. Не объяснить, не показать пути истинного, не помочь своим примером сделать по нему первые шаги. Ее вина, недосмотр, что сестра умерла без Христа, со всеми своими грехами на душе.

Чувство безысходной вины заново овладело Елизаветой Петровной. Это помогло ей понять, что у внука то же самое. Знает, что натворил дел. Но мал еще, каяться не научился, да и боязно ему. Бабу-ягу вот придумал, чтобы на нее свой скандал списать.

— Ах ты, маленький мой, — прошептала она, опустилась на табуретку, стоявшую в коридоре, и прижала Женю к себе.

Вот ведь воображение у ребенка. Да еще родители его хороши. Смотрят по телевизору все, что ни попадя, а мальца и не думают отгонять.

Нет, Васенька, сынок ее, не виноват. Это все жена его, безбожница Алла. Вася рад ей поддакивать. Даже в церковь с матерью ходить перестал, что уж тут про кино говорить.

Понимание заставило ее крепче обнять внука.

Поглаживая малыша по спине, Елизавета Петровна подумала:

«Воистину, все, что ни делается, все к лучшему. Я хотела себя наказать за маловерие и на этом примере начать учить внука, но все обернулось еще удачнее. Мы вместе покаемся, искупим свои грехи. Затем я отвечу на все вопросы, которые появятся у Жени. А они, конечно, возникнут. Ведь мой внук — умный мальчик. Если бы не мать его со своим воспитанием, давно бы уже умел и молиться как следует, и на исповедь с причастием ходил бы со мной.

Но Вася… ох, Васенька. Нет у него никакой воли, чтобы с женой своей совладать. А та и рада, конечно. Давно ведь уже поняла, что из Васи веревки вить можно, еще со школы, когда он ей все контрольные решал».

Елизавета Петровна перекрестилась, стараясь подавить досаду, и взялась раздевать внука. Она решила обязательно сегодня поговорить с Васей, показать, до чего они ребенка довели. Еще немного, и покатится по наклонной. А пока надо было заняться собой и внуком.

Минут через двадцать Елизавета Петровна сидела в кресле, качала головой и молча смотрела на Женю. Мальчик наотрез отказался каяться. Нет, он понял суть действа, но продолжал твердить, что парикмахерша была Бабой-ягой. Правда, перестал плакать, и на том спасибо.

— Пойдем, — наконец-то сказала она, встала, взяла внука за руку и повела в свою комнату. — Тебе пора увидеть, как поступают те, кто верит в Боженьку и понимает, что провинился перед Ним.

Женя не сопротивлялся. Бабушку он любил всем сердцем. Мальчик послушно встал на отведенное ему место и засунул руки в карманы домашних шорт. Он знал, что бабушка, уже опускавшаяся на колени впереди него, этого не заметит. Потом ребенок стал ждать, что будет дальше.

То, что он видел, вскоре наскучило ему. Пришептывания бабушки, время от времени перемежаемые чуть более громкими возгласами, несмотря на все ее объяснения, остались для него непонятными, равно как и частые поклоны до пола.

Мальчик вернулся в мыслях к тому, что происходило в парикмахерской.

Бабу-ягу он заметил сразу же, как только они с бабушкой вошли в зал. Женя постарался спрятаться за спиной Елизаветы Петровны. Когда та двинулась вперед, держа его за руку, он зажмурился и загадал: пусть бабушка пройдет мимо!

Не прошла.

Открыв глаза, Женя увидел ведьму прямо перед собой, точно такую, как в книжке про Ивана-дурака и Бабу-ягу.