Кудрявый парень дошел до реки пешком. Дальше дороги не было. Нельзя переправиться через реку, если рухнул деревянный мост.

— Придется тебе, парень, вернуться обратно, — сказал сидевший на берегу рыбак. — Кто-то ночью подпилил сваи, чудно подпилил, не по-человечьи! После пилы получается ровный срез. А здесь… Погляди сам.

Из воды, словно огромные колья, торчали острые концы спиленных свай.

— Как думаешь, чья это работа?

— Откуда мне знать!

— Похожие пни-колышки мне случалось видеть в лесу. Так пилят деревья бобры. Одного не пойму, зачем им надо было спилить мост?

Прошел год и побольше года. Осень позолотила березы и клены. А в густых зеленых ветвях молодой елки засеребрились паутинки, словно ранняя седина.

Осенью быстро темнеет, но в лесу не собьешься с дороги. От опавших на землю золотых листьев будто идет свет.

Потом золотая земля стала бурой. Лист пожух, потерял свою красоту. Его подморозило, он стал хрустким, звонким. Кто не пройдет, все слышно — и заячий поскок, и лисью рысь.

Но в лесу были слышны и выстрелы. Браконьеры никого не жалели, даже лосенка, которому не исполнилось года. И некому было их остановить.

Заяц-беляк укрылся от охотников в частом ельнике. Он уже перелинял, а снега все не было. Белый заяц на темной земле виден издалека. Вот он и отсиживался под зеленым рукавом у Лесной Красы, пока на зеленом рукаве не повисло кружево инея, пока земля не стала снежного цвета, как его мех.

Тут заяц осмелел и стал по ночам бегать на деревенские огороды и в яблоневые сады.

Лесная Краса попросила зайца:

— Длинное Ухо! Послушай, что брешут деревенские собаки про кудрявого парня, который обещал стать лесником.

Всю ночь заяц просидел на огороде. Ни одна собака его не заметила, белого, как сугроб.

В небе, словно половинка серебряного ошейника, блестел молодой узкий месяц. Глядя на него, деревенские барбосы брехали про собачье счастье иметь теплую конуру, про большую кость, из-за которой у них была вседеревенская драка, про то, про се и про кудрявого парня, который завтра уезжает в город.

Лесная Краса выслушала зайца молча.

Но лесное эхо снова повторило воронье карканье:

— А вот… доедет ли?…

По накатанной дороге лошадь бежала резво. И вдруг захрапела, взвилась на дыбы.

Возница и ездок вывалились в снег.

Чего испугался конь? Сугроба, который на четырех лапах перебежал дорогу под самой его мордой.

Да если бы один сугроб! А то чуть ли не все сугробы в поле ожили, забегали, запрыгали, заскакали через дорогу.

— Так ведь это же зайцы-беляки! — догадался возница. — Дурная примета. Дальше я не поеду. Нет тебе, парень, дороги. Похоже, что кто-то тебя не пускает.

— Похоже. А вот кто и почему не пускает, я не пойму…

Прошло еще время. Солнце повернуло на весну. Тепло от нагретых солнцем стволов растопило снег до земли, и подножия деревьев опоясали темные круги.

В оттепель вылезла из норки тощая мышь и юркнула под елку, где на снегу валялись шишки. Шишкой, которая побывала в зубах у белки, мыши не поживиться, от нее остался один стерженек. Другое дело шишка, которая оторвалась с ветки потому, что на ней повис клест.

Он и своих птенцов кормит еловыми семенами, оттого и вьет гнездо в зимние морозы, не дожидаясь весны, когда из шишек высыпятся семена.

Сейчас было самое время клесту петь у гнезда. Но он молчал.

— Крючконос! Что с тобой? — спросила Лесная Краса. В этом году шишек много, должны быть сыты и ты, и твоя семья. Почему же ты не поешь колыбельную?

— А кому мне ее петь? — грустно ответил клест.