Наверное, лишь осознание, что ты встретишься лицом к лицу со своими страхами и у тебя не будет иного выбора, кроме как прийти с гордо поднятой головой или прокрасться, подобно нашкодившему котенку. Стюардесса объявила о скорой посадке и уточнила, не нужен ли мне пакетик. Отрицательно покачав головой, я достала пудреницу из сумки и убедилась в том, что выгляжу отвратно.

То ли в знак протеста, то ли просто потому, что новая жизнь должна начаться с чистого листа, я шесть лет назад перекрасилась в блондинку. А может, это была прихоть моего разваливающегося на осколки сердца. Так тошно и больно мне давно не было. Но жгучие слова Ланвельда до сих пор жгли мне душу каленым железом. То, с какой надменностью он смотрел на меня и презрительно кривил губы, убивало хуже смертельного проклятия. Вот только я не собиралась сдаваться.

Подавая документы в кадетский корпус, я надеялась вправить мозги другу и доказать то, что я лучше, чем он обо мне думает. Но реальность оказалась ко мне сурова. Инструктор, который с таким лобызанием семенил перед Тонсли, посмотрел на меня, как на кусок дерьма, и только отослал к группе под вопросом. Что в ней забыл Стиверс, я не знала, но именно его слова позволили мне не разрыдаться в тот день. «Если хочешь доказать всем, что ты не дополнение к Ланви, стисни зубы и соберись, это мир взрослых, Авгельд».

Так я впервые в жизни поняла, что детство осталось там, в школе, а взрослая жизнь не делится на белое и черное, в ней слишком много промежуточных цветов, чтобы надеяться на поблажки. И черт, кажется, в тот момент нужно было послушаться Стиверса и свалить с церемонии посвящения в кадеты. А два следующих года я выживала на одном упрямстве и каких то родных подколках с его стороны. Они были единственным, что удерживало меня в здравом уме и могло считаться признаком стабильности.

По какой причине нас поселили вместе, мы даже разбираться не стали. Я махнула рукой, и блондин считал возмущения бессмысленным занятием. Все равно не расселят. И если для Тонсли выделили целую четырехместную комнату, то две наши кровати, два стола и один шкаф впихнули в одноместную. На личное пространство там не то что места не оставалось, там вдвоем стоять было нельзя. Но… Мы как то выживали назло всем инструкторам и медленно закипающему от гнева Ланвельду.

Работать в одной связке с Инетером оказалось легко и просто. Я быстро училась и адаптировалась за счет своих мозгов, а он был просто сильным магом из древней аристократической семьи, прошедшим службу у одного из сильнейших заклинателей мира. Такое накладывало свои отпечатки. И там, где многие новички зеленели, бледнели и блевали дальше, чем видели, он стоял с совершенно равнодушной миной на лице. Простые же академические занятия и вовсе не доставляли хлопот. Если раньше мы соперничали за лидерство и звание лучшего ученика, то теперь приходилось работать сообща и отстаивать уже звание лучшей двойки академии. И нам это удавалось.

Но когда мы сдали экзамены для перехода на третий курс, Тонсли не выдержал и закатил инструкторам скандал. Он не мог поверить, что его –  наследника героев войны, бравого герцога, национального лидера и далее по списку, смеют держать на третьем месте из за какого то выпендрежника мажора с папиной кредиткой и девицы из нищебродской окраины, у которой и способностей особых нет. Хлесткие слова ударили наотмашь, и я едва не задохнулась от возмущения. Но тяжелая рука, прилетевшая мне по заднице, мгновенно привела в чувства и дала понять, что не время раскисать.

С того момента я возненавидела Ланвельда всей душой. Я хотела показать ему его законное место. Растоптать и сделать так, чтобы он и думать забыл о возвращении в большую политику. Нет… У него слишком мало мозгов для осознания всего произошедшего в тот момент.