Это слишком личная сцена, почти интимная и, несмотря на это, очень нежная. Мне кажется, если бы Октавий не был суперзвездой, у них бы с Лилит все получилось. Они подходят друг другу.

Я почти уверена, что подруга без ума от него. И я ее не осуждаю.

Хотеть нежности – это нормально.

Хотеть любви – это правильно.

Хотеть человека – это естественно.

Я вспоминаю свой неслучившийся поцелуй с Кристианом. И становится чуть тоскливо.

Стараясь не обнаружить себя, я, неслышно ступая, ухожу из коридора, пятясь назад. И врезаюсь спиной во что то мягкое.

– Ч черт, – шипит это «мягкое». – Смотри, куда идешь, Франкенштейн.

Лестерс.

– Тихо, – прошу его я. – Там…

Я резко оборачиваюсь и прижимаю указательный палец к губам. Он понимает меня с полуслова.

– Ну, где они? – шепчет он.

– Кто?

– Боксеры?

– В комнате, – отвечаю я.

Это странно, но, насмотревшись на Лилит и Октавия (кто бы мог подумать, Лорд Октавий!), я понимаю, что тоже хочу этого: поцелуев, нежности, света, бьющего из груди. Хочу всего, что я не получила от Криса.

– Поцелуй меня? – зачем то прошу я, неотрывно глядя в голубые глаза Дастина.

– Франки, – слабым голосом отвечает он, явно растерявшись. – Ты с ума сошла?

– Да, – смеюсь я, отгоняя от себя это желание наваждение. – Точно.

– Впадать в твоем возрасте в маразм опасно, – предостерегает меня Дастин. Господи, зачем, вообще, я его об этом попросила? Его рот теперь не закроется.

Я делаю несколько шагов.

– Эй, – окликает меня вдруг Лестерс.

– Что? – оборачиваюсь я.

Он подходит ко мне – так близко, что я чувствую слабый аромат мяты. Обводит пальцем круглый вырез футболки, едва касаясь его, и сообщает хриплым шепотом:

– Я ведь и правда могу сделать это.

– Что? – не сразу понимаю я.

Вместо ответа Дастин склоняется ко мне, поднимает мою голову за подбородок и целует. Сначала неловко – наши зубы легонько сталкиваются, мы на секунду отстраняемся и пристально смотрим друг на друга. Дастин касается ладонью моей щеки, гладит, а я и сама не понимаю, как мои руки оказываются у него на плечах, обтянутых белой рубашкой. И мы снова тянемся друг к другу. Мимолетом тремся носами и снова целуемся.

У него на удивление горячие губы, с едва ощутимым вкусом ментоловых сигарет, а у меня – на удивление требовательные.

Все как в тот раз, когда мы были пьяны. Остро, терпко, с толикой горечи и привкусом безумия.

Да, это безумие – целоваться с парнем в полутемном коридоре. Это безумие – чувствовать желание к тому, кто еще недавно ужасно раздражал. Это безумие – хотеть чего то большего, понимая, что это неправильно.

Я обнаруживаю для себя, что Дастину нравится, когда к его шее прикасаются губами. А меня сводит с ума то, как при этом натягиваются жилы на ней – особенно если он откидывает голову чуть назад.

Отстраняемся мы тоже одновременно – как по команде свыше.

– Зачем ты сделал это? – спрашиваю я. Губы требуют продолжения. В сердце – пожар. В ногах – предательская слабость.

– Не знаю. А зачем ты предложила? – задает встречный вопрос Лестерс. Мне нравится слушать его учащенное дыхание.

– И я не знаю, – отвечаю я с ровно таким же недоумением.

В это время мы слышим шаги – кто то идет к нам из гостиной. И одновременно отходим друг от друга на шаг.

В коридоре появляется Хью.

– Дастин, – удивленно спрашивает он. – Куда ты пропал? Нам пора. Завтра рано вставать на съемки.

– Да помню помню, – раздраженно машет тот рукой, но смотрит при этом на меня – удивленно.