Дорогу перебежала девочка, худенькая, в клетчатом платье. Лицо её, с внимательно смотрящими тёмными глазками, похоже было на мордочку мыши. Этого Валентина не любила. Она поморщилась и стала пересчитывать деньги, вырученные за день. Девочка подошла к лотку и стала читать две таблички с ценами, одна за белое мороженое, другая — за шоколадное. Читая, девочка приоткрыла губы узкой щёлкой и издавала какие-то еле слышные звуки, губы её, впрочем, не шевелились, может быть, она напевала шёпотом или молилась. Валентина сложила серебристые копеечки отдельными стопками на блюдце, больше ей делать было нечего, а сумму копеечек она уже успела забыть. Подняв глаза в волосы девочки, Валентина представила себе, как их можно засунуть в газонокосилку. Жжж, подумала Валентина. Жжж, жжж.

— Шоколадное, — сказала девочка, вынимая из ранца горсть монет.

Жжжжжж, подумала Валентина, бессильно разведя опущенные руки, будто стояла на вершине холма, и над ней летели бесконечными эскадрильями прекрасные серебристые самолёты, лёгкие, как горсти песка.

Она отодвинула крышку ящика, там был иней, и пахло сладким, прессованным молоком. Валентина увидела, что пара студентов растворилась в пыльной зелени ветвей, а собака бесследно исчезла из-под будки. Валентина вынула шоколадное мороженое, покрытое налётом инея, и бросила его на лоток. Оно твёрдо ударилось и шаркнуло снежной корочкой, девочка схватила его и ловко разорвала, молниеносно, а не так, как студентка с пушистыми ресницами, утратившая в томности свой извечный навык, девочка разорвала и впилась в мороженое мышиными зубками, неровными, маленькими зубками, и Валентина вздрогнула, задвигая крышку, упёрлась языком в десну, тяжёлая, жаркая волна прошла её телом и ударила в стоявший рядом тополь, шоколадная корочка треснула, сломалась, обнажив творожный излом, девочка обожглась полным ртом колодезного холода, она посмотрела на Валентину широко раскрывшимися глазами, и так смотрела, не в силах проглотить, боясь вобрать в себя столько ледяной, смертельной сладости, пока облако раскрывало свои белые крылья, небо наливалось неземною синевой, и голуби, голуби совершали над крышами протяжённую дугу, тщетно стремясь возвратиться на то место, откуда поднялись в воздух. На стволе тополя за спиной девочки почернела кора, а Валентине, наполненной волшебным пухом счастья, стало стыдно от этого чёрного пятна, стыдно и смешно, от чёрного пятна и от крови, текущей внутри чужой девочки, потому что Валентина знала: она сделала это: кровь и пятно, и ей стыдно и смешно было видеть, что она сделала.

Жжжжжж, подумала Валентина и передёрнулась так, словно сама она тоже, подобно Творцу Вселенной, попала головой в газонокосилку.

Дорога на запад

Леночка жила вот в том девятиэтажном доме, что виднеется за тополями на невысоком холме, из окон верхних его этажей до сих пор можно увидеть чистый пейзаж покрытого солнечной пылью города: известковые наслоения новостроек, крыши старых кирпичных домов — осколки разбившейся в незапамятные времена красной небесной плиты, моховую поросль деревьев, поднимающуюся по склонам холмов, и дорогу на запад, широкую, свободную от машин, если смотреть на неё наступающим летним вечером из далёкого окна, то кажется, будто она не для будущих автомобилей, а для движения самой мысли, направленной к горизонту, для бега вслед за солнцем мифических атлетов моего детства.

Но Леночка жила невысоко — на четвёртом этаже, и ей не видно было дороги на запад, её заслоняли деревья, и лишь зимой, когда терялись листья, можно было разглядеть белую, уносящую к горизонту гладь, особенно утром, после ночи, когда шёл густой снег, тогда дорога становилась чистой, как замёрзшая река, она могла долго оставаться такой, пока бродячие собаки и мальчишки на санках не испортят её белизны, впрочем, Леночка и не глядела на дорогу, она больше любила смотреть во двор, на кусты, асфальтированные площадки, разделённые лабиринтами парапетов, по которым, да ещё по малозаметным выбоинам в камне, можно было забраться на крышу любого гаража или трансформаторной будки, детские песочницы с брёвнами-качалками и крашенными алой краской грибками, — иногда на них прилетали сороки, — оставленные автомобили, выцветшие от ветров и дождей, уже, казалось, никому не нужные, одним словом, Леночка любила смотреть на всё настолько знакомое, что там, за оконным стеклом была уже часть её самой, в каком-то смысле это стекло стало зеркальным.