Работа не очень привлекала Пруденс, но перспектива заработка показалась соблазнительной, и она согласилась. Как выяснилось, мистер Халкомб удосужился написать всего три главы по десять страничек каждая, и она осилила их за три дня. Однако начало было положено, и мистер Халкомб обещал поговорить со своим издателем на предмет переписки рукописей других авторов. Вскоре Пруденс была полностью загружена работой, что ей понравилось, особенно когда попадались романы. Ее живо интересовали судьбы героинь, попадавших, казалось бы, в безнадежные ситуации. Она читала и переписывала с большим интересом, живо интересуясь развитием сюжетов.

А потом Пруденс принялась выдумывать собственные персонажи и проводить их через различные перипетии. Однажды она закончила свои занятия раньше обычного и сидела в студии делая вид, что пишет, как всегда, для заработка, что в глазах дяди должно было выглядеть занятием похвальным, на самом же деле принялась писать собственное произведение. С этого момента всякий раз, когда заказная работа ей надоедала, она писала собственное сочинение.

На сороковом портрете оно было закончено, переписано прекрасным каллиграфическим почерком и отдано на суд мистеру Марри. Пруденс встречалась с издателем, когда отдавала ему переписанные рукописи или брала очередные заказы, и у него сложилось самое благоприятное о ней впечатление. Поэтому, когда она со смущенным видом вручила ему свои опус, он прочитал его без всякой предвзятости. Произведение Пруденс было совсем не в духе модных романов: тогда господствовал романтический стиль В. Скотта1. (1 Скотт Вальтер (1771–1832) — английский писатель.) У Пруденс не было вождей кланов, рыцарских поединков и даже привычной любовной линии, но налицо были живые разговорные интонации, услышанные и переплавленные в письменную форму человеком с чутким ухом и живым умом. И Марри решил рискнуть выпустить книгу небольшим тиражом с не очень дорогой рекламой, рассчитывая на некоторую прибыль в недалеком будущем.

На широкий круг почитателей, вроде тех, какие были тогда у мисс Верней или Скотта, а уж тем более у любимца читающей публики лорда Даммлера, Марри не надеялся и, надо сказать, в своем суждении не ошибся. Книга мисс Маллоу продавалась поначалу со скрипом, но все же продавалась. А когда на следующий год вышел ее второй роман и пошел успешнее, Марри переиздал первую книгу. Ко дню своего двадцатичетырехлетия Пруденс опубликовала третий роман и почувствовала себя уверенно. Она нашла свое место под солнцем. К сожалению, под кровлей дядюшки Кларенса. Доходы за книги были, разумеется, более чем скромные и не позволяли надеяться на перемену в судьбе девушки, однако, если ее общественное положение и заставляло желать лучшего, а частная жизнь отличалась монотонностью, работа компенсировала все недостатки. Словом, Пруденс могла только радоваться такому повороту судьбы, да и дядюшка Кларенс стал относиться к многообещающей писательнице гораздо лучше, чем к нахлебнице.

Если ее и посещали по ночам сомнения, то Пруденс их легко рассеивала своим благоразумием. Она, дескать, уже не юная девочка, не богатая, не красавица и не замужем. Что ж, видно, на роду у нее написано быть старой девой. На нет и суда нет. С этим можно смириться. Надежды встретить достойного молодого человека и выйти за него замуж, которыми поначалу, приехав в Лондон, она себя тешила, постепенно угасали, а за четыре года от них и вовсе следа не осталось, или так, во всяком случае, она думала. На следующее утро после дня рождения Пруденс закрутила черные локоны и впервые в жизни натянула чепчик. Чепец был прелестный — с голубыми ленточками в тон глазам, но чепец есть чепец, он служил знаком того, что отныне и до конца дней на этом пиру жизни ей отведена незавидная роль синего чулка.