— Он так и не узнал, за что попал в немилость? — удивляется Урания.

— Точно не узнал, — отвечает тетушка Аделина. — Разные были предположения. Долгие годы задавал себе Агустин этот вопрос: за что Трухильо так внезапно на него разгневался, что он такого сделал? Он, всю жизнь верно ему служивший, вдруг превратился в зачумленного.

Урания замечает, что Марианита слушает их с недоверием.

— Тебе кажется, будто речь идет о другой планете, так ведь, племянница?

Девушка краснеет.

— Все так странно, просто не верится, тетя. Как в фильме Орсона Уэллеса «Процесс», его показывали в Киноклубе. Там судят Энтони Перкинса, потом казнят, а за что — неизвестно.

Манолита, обмахивавшаяся обеими руками, точно веером, оставляет это занятие и вступает в разговор:

— Говорили, он попал в немилость из-за того, что Трухильо внушили, будто дядя Агустин был виноват в том, что епископы отказались провозгласить его Благодетелем Католической Церкви.

— Чего только не говорили! — восклицает тетушка Аделина. — И это была его смертная мука — сомнения. Семья приходила в упадок, а никто не знал, в чем обвиняют Агустина, что он сделал или, наоборот, чего не сделал.

Ни одного сенатора не было в помещении Сената, когда Агустин Кабраль в восемь пятнадцать, как и каждый день, вошел в двери. Охранник приветствовал его, как положено, служащие и чиновники, которые встретились ему на пути в кабинет, здоровались с привычной приветливостью. Однако лица обоих его секретарей, Исабелиты и молодого адвоката Париса Гоико, были озабочены.

— Кто умер? — пошутил он. — Вас обеспокоило письмишко в «Форо Публико»? Давайте сразу разберемся с этой пакостью. Исабелита, позвони директору «Карибе». Домой, Панчито не приходит в газету раньше полудня.

Он сел за свой письменный стол, окинул взглядом стопку документов, пачку переписки, расписание на день, подготовленное деятельным Парисом. «Письмо продиктовал сам Хозяин». Холодная змейка скользнула вниз по позвоночнику. Это что — один из тех спектаклей, которыми развлекался Генералиссимус? При таких напряженных отношениях с Церковью в разгар противостояния с Соединенными Штатами и ОАГ у него еще хватает запала на все эти ужимки и прыжки, к которым он пристрастился в прошлом, когда считал себя всемогущим и никто ему не угрожал? Нашел время устраивать цирк.

— Я соединила, дон Агустин.

Сенатор поднял трубку и выждал несколько секунд, прежде чем заговорить.

— Я разбудил тебя, Панчито?

— С чего ты взял, Мозговитый. — Голос у журналиста звучал нормально. — Я — пташка ранняя, как петушок. Да и сплю вполглаза, на всякий случай.

— Ну ладно, ты, конечно, догадываешься, я звоню тебе по поводу письма в сегодняшнем «Форо Публико». -Сенатор Кабраль откашлялся. — Что ты можешь мне сказать?

Ответ прозвучал в том же шутливом, легком тоне, словно речь шла о чепухе.

— Письмо пришло с рекомендацией, Мозговитый. Я бы никогда не напечатал ничего подобного, не проведя разведки. Поверь, публиковать его — мы же с тобой друзья — мне не было никакой радости.

— Да, да, разумеется, — пробормотал он. Ни на миг нельзя было терять хладнокровия.

— Я предлагаю опровергнуть клеветническую публикацию, — сказал он мягко. — Меня ниоткуда не снимали. Я звоню тебе из Сената, из председательского кабинета. А комиссия по расследованию моей деятельности в Министерстве общественных работ — еще одна злонамеренная выдумка.

— Пришли мне как можно скорее твое опровержение, — ответил Панчито.