Через три секунды все было закончено. Десять человек вместе со своим предводителем лежали на утоптанной сотнями ног и копыт земле, выгибаясь в бесполезных судорожных попытках удержать ускользающую из тела жизнь. Их глаза тускнели, дыхание прерывалось, и, возможно, в этот момент они поняли, каково было тем, кого они лишали жизни. А может, и не поняли – просто наделали в штаны в свою последнюю смертную секунду. Это – скорее всего, потому что вонь стояла ужасная.

Последний из поверженных еще не успел стукнуться о землю, как троица подбежала к разбойникам, стоявшим в стороне, – ошеломленным, застывшим, будто от столбнякового заклинания. Только когда смерть была уже рядом, те закричали, завизжали – кто-то пытался достать убийц мечом и копьем, кто-то упал на колени, прося пощады, а кто-то бросился бежать, потеряв разум от страха. Одно дело – вырезать крестьян и трактирщиков, и другое – встретиться лицом к лицу с теми, для кого убить тебя все равно что раздавить жука на тропинке. Щелк! И нет его.

Никто не уцелел. Последнего, бежавшего вприпрыжку и чуть не улизнувшего, настигла Амела. Только тот собрался нырнуть в речку, как она пустила ему под левую лопатку метательный нож – с таким же спокойствием, с каким она метала его в обычную мишень, на которой Харалд нарисовал портрет вредного соседа, правда, дед тут же запретил детям делать портреты знакомых им людей на мишенях.

Острый клинок рассек сердце, и убегавший будто споткнулся. Упав, он съехал вниз по крутому берегу реки и повис на обрывчике, роняя в кристально-прозрачную воду густые капли красной, пахнущей железом жидкости.

Амела невозмутимо выдернула из тела клинок, вытерла его об одежду убитого и, задумавшись, пошла к своим, засовывая нож в перевязь.

Когда-то она спрашивала себя: что будет после того, как умрет ее первый враг? Говорят, люди падали в обморок, когда видели дело своих рук – труп убитого ими человека. Почему же она ничего не чувствует, кроме удовлетворения от хорошо выполненной работы?

Не придя ни к какому выводу, решила спросить у Неда. Может, он объяснит – почему она не стала заливаться слезами, убив больше десятка человек. Может, она ненормальна? Это мысль ее возмутила, и Амела фыркнула, как кошка, – чего только не придет в голову!

– Да вроде кто-то шевелился. Даже отстреливались, – хмыкнул Харалд и взревел дурным голосом: – Да вы откроете, что ли, болваны! Не от кого уже прятаться! Путники желают есть-пить и получить комнату с чистыми простынями!

Дверь загромыхала, лязгнули запоры, и на пороге показалась… женщина! Лет пятидесяти, в шлеме, в слишком длинной для нее кольчуге, свисающей до колен, в руках армейский арбалет с наложенным болтом.

Она подозрительно осмотрелась по сторонам, сверкая глазами из-под надвинутого шлема, и, направив арбалет на Харалда, низким голосом спокойно спросила:

– Ну чего орешь-то? – Потом помолчала и добавила: – Всех побили?

Опустила арбалет и, пройдя на крыльцо, устало села на верхнюю ступеньку, положив арбалет рядом – так, на всякий случай. Сняла шлем, обнажив полуседую голову, и внимательно осмотрела трех молодых людей пристальным взглядом ярко-синих, каких-то просто сияющих «небесных» глаз.

– Путники? Комнату? Будет вам комната, – вздохнула она. – Комнат много, постояльцев мало. Из-за этих уродов тут все движение прекратилось. Боятся купцы. Хорошо, что вы их побили. Эй, вы, чего там попрятались? Выходите! Надо уборку делать, мусор прибрать… а то люди шарахаться будут!

Посмотрела на нерешительно выползающих из трактира помощников и с сожалением вздохнула:

– А вот лошадей теперь некуда поставить – кроме загона, конечно. Сожгли конюшню, твари. Мои парни пытались помешать… дурачки.