– Понял.

– Надеюсь на вас, Антон Сергеевич. Удачи!

Когда Саблин вышел, генерал посмотрел на портрет Дзержинского на стене:

– И не говори ничего под руку!

Железный Феликс, конечно, не отвечал. Но взгляд у него был недовольный.

У себя дома, закончив письмо, Полковник посмотрел на фотографию сына, стоявшую в рамке на столе.

Как же так?

А вот так. Этим и должно было кончиться. Закономерный итог всей его жизни.

Полковник это понимал. И об этом написал в прощальном письме. Он старался быть лаконичным и ограничиваться только фактами. Про Координатора, про приказы, про ликвидации.

Хотелось надеяться, что его исповедь не пропадет даром. Расследованием займется комиссия; и пусть в ней и не окажется честных и непредвзятых людей (их в комиссии не назначают), но попадутся такие, которые заинтересованы свалить Координатора и тех, кто командует им. Если они возьмутся как следует, то сумеют все раскрутить.

Полковник положил письмо в конверт и позвал майора, который ждал на кухне.

– Вопросы по встрече груза есть?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Берите людей и езжайте.

– Степан Дмитриевич, это была трагическая случайность… – Гасилов не уставал повторять это всю дорогу от больницы до дома Полковника.

– Калининградская операция…

Гасилов не понял:

– Что?

– Там то же самое получилось. Выполняйте приказ. Об исполнении доложите в Москву по известному вам каналу.

Гасилов замялся, как будто хотел еще что-то сказать, но ушел, так и не сказав ничего.

Глядя на фотографию сына – она была сделана летом, сразу после вступительных экзаменов, и сын улыбался, не подозревая, что жить ему осталось меньше ста дней, – Полковник дождался, когда за майором захлопнется входная дверь. Потом достал из ящика стола пистолет.

Это был девятимиллиметровый «кольт коммандер» с глушителем, который Полковник привез из Афгана и из которого один моджахед пытался продырявить Полковнику голову. В тот раз Полковник оказался сильнее…

Полковник приставил ствол к виску, глубоко вдохнул и, продолжая глядеть на фотографию сына, нажал спуск.

Услышав звук упавшего тела, из коридора заглянул Гасилов – почувствовав при последнем разговоре неладное, он имитировал свой уход и остался дождаться развязки.

Убедившись, что Полковник мертв, Гасилов отыскал прощальное письмо. Прочитал. Что ж, чего-то подобного он и ждал…

С такой бумагой выходить на улицу опасно. Мало ли, что может случиться и к кому она попадет.

Гасилов сжег письмо в туалете, и пепел спустил в унитаз.

* * *

Джексону удалось задремать.

Когда он проснулся, Лютый уже тоже не спал. Лежал и молча смотрел на него.

– Пойду, покурю, – Джексон поднялся.

В большой комнате три бойца продолжали все так же резаться в карты. Кто-то крупно выигрывал: перед ним лежала кипа мятых банкнот. Кальяна не было видно.

Джексон встал у крыльца, закурил. Ночь была теплой, тихой. Все небо усыпано звездами.

Не прошло полминуты, как вышел Лютый. С независимым видом встал рядом, щелкнул своей зажигалкой.

Постояли, покурили, искоса поглядывая друг на друга. Джексон спросил:

– Как же ты, Гриша, скурвился?

– Да так получилось. А ты?

Джексон усмехнулся:

– Так же примерно.

Больше говорить было не о чем, и пока не появился Кальян, они стояли молча.

Кальян вышел из дома, потягиваясь и широко улыбаясь:

– Ну что, орлы, по коням? Покажем, на что мы способны?

Поехали в микроавтобусе, который, оказывается, все это время ждал своего часа в сарае около дома.