«Давайте сами отвезем ее, — вырвалось у меня. — Позвольте мне подержать ее, Сара».

К моему удивлению, старая женщина положила ребенка мне на руки. Наверное, она просто была рада возможности отдохнуть и размяться. Я крепко прижала к себе ребенка и села возле огня. И пока я держала младенца, внезапно поняла, что с ним не так. Я увидела его тельце абсолютно ясно, слезно это была математическая задача, — болезнь отдела в маленьком животике. Ребенок был закутан в шали. Я развернула их и положила свободную руку на маленький черный живот. Почти не сознавая, что делаю, я начала медленно массировать. Другие дети продолжали разговаривать, расспрашивать Сару о ребенке и о том, как он к ней попал, и о дочери, которая умерла в Нью-Йорке. Сара занялась приготовлением кофе и предложила им печенье из большой жестянки.

А я молча сидела и массировала ребенка, чувствуя не понятную силу, пронзившую пальцы, — между мной и ребенком проходили какие-то волны. Я знала с абсолютной уверенностью, что от моих движений ему становится лучше. Никто не обращал на меня внимания, и, должно быть, я просидела там не меньше пяти минут, когда внезапно младенец открыл глаза и начал плакать. Сара вздрогнула, словно в нее выстрелили.

«Господи, помилуй! — воскликнула она. — Этот ребенок плачет впервые, как здесь объявился».

«Он голоден, — сказала я. — Дай ему молока».

Я все еще не отнимала руку от животика, и мне показалось, что Сара странно смотрит на меня, но, не вдаваясь в разговоры, она подогрела молоко в бутылочке, дала его младенцу, и тот начал живо сосать.

Можно было бы предположить, что на черном ребенке трудно разглядеть признаки болезни, но как только бедная крошка принялась за свою бутылочку, лицо ее изменилось: исчез легкий серый налет и черты лица больше не выглядели заостренными. Когда девочка расправилась с молоком, она улыбнулась и свернулась калачиком на своих шалях, словно готовилась заснуть. И тогда Сара подошла ко мне и внимательно посмотрела.

«Мисси Кристин, — сказала она, — что вы сделали с этим ребенком?»

Впервые я почувствовала смущение.

«Не думаю, что девочка была серьезно больна, — запинаясь ответила я. — Я потерла ей животик, только и всего».

Старая женщина наклонилась надо мной, взяла мою руку и принялась внимательно разглядывать ладонь.

«Целительница, — наконец произнесла она. — Разрази меня гром, но в этом доме свершилось чудо! Моя внучка будет жить!»

А потом она набросила фартук на голову и начала рыдать. Я ужасно смутилась и, честно говоря, не понимала, что происходит. Вскоре после этого мы поехали домой, и по дороге все надо мной посмеивались, предупреждая: если я не буду осторожна, негры решат, что я какое-то божество, и начнут поклоняться мне. Тогда это казалось прекрасной шуткой.

Бабушка выслушала наш взволнованный, сбивчивый рассказ, из которого она ничего не поняла, кроме того, что у Сары в доме появилась внучка и что ребенок болен. Бабушка послала за семейным доктором, милейшим старичком, который жил в ближайшем городе, и он в тот же вечер отправился осмотреть младенца. Когда он вернулся — я очень хорошо помню, это было после обеда, и мы все танцевали в большой гостиной, — он подозвал меня и подробно расспросил, что я сделала с ребенком. Я рассказала ему, как было, — что я просто-напросто потерла ребенку животик, девочка проснулась и выглядела голодной. Мне он почти ничего не сказал, но с бабушкой проговорил очень долго наедине.

Когда он ушел, она позвала меня и сказала, что в будущем я должна быть очень осторожной и не вмешиваться в жизнь негров и их детей. По ее словам, они полны предрассудков, и, хотя в данном случае я, по-видимому, оказалась полезной, ребенок все же мог умереть, и тогда его смерть неизбежно связали бы со мной.