Я хотела было отказаться, как делала не раз за последние месяцы, но мистер Вандерфельт не позволил.

«Почему бы тебе не взглянуть на нее?» — спросил он.

«Вы же знаете, что скажет бабушка Иоанна», — ответила я.

«Я возьму ответственность на себя».

Я посмотрела на него и совершенно точно поняла, что он намерен раз и навсегда доказать, какая я самозванка. В голове у меня прозвучал голос бабушки:

«Естественно, у всех молодых девушек есть фантазии. Кристин как раз в этом возрасте».

Мне кажется, я возненавидела их всех в тот момент: негров, поставивших меня в дурацкое положение, и больше всего мистера Вандерфельта, который стоял и смотрел на меня добрыми глазами, но у него за плечами, как я знала, были долгие годы изучения психологии. Я хотела отказаться, но из гордости не сделала этого, а повернулась к женщине и сказала:

«Хорошо, я посмотрю вашу невестку».

Она с готовностью стала показывать дорогу. Идти пришлось недалеко, а когда остальные негры увидели, куда мы направились, пронесся возбужденный шепот, и они взволнованно последовали за нами. Мы подошли к домику — если можно так его назвать. Это было маленькое, очень грязное жилище, и запах в нем стоял отвратительный. С каждой минутой я все больше сожалела, что пришла, а когда увидела, женщину, которая лежала на кровати, застеленной, как мне показалось, лохмотьями, то чуть не убежала.

Это была молодая женщина, но ужасно истощенная, и она лежала, как нам и сказали, обратив лицо к потолку, уставившись в никуда немигающим взором. Мне кажется, мистер Вандерфельт почувствовал, что я нервничаю. Он положил руку мне на плечо и тихо произнес:

«Если хочешь уйти домой, Кристин, так и скажи».

По-моему, я поняла, о чем он думал, но в тот момент скорее предпочла бы умереть, чем отказаться помочь этой женщине. Я склонилась над ней, взяла ее руки, безжизненно лежащие по бокам, и, как только дотронулась до них, ко мне начало приходить понимание того, что именно с ней не так. Ее родственница говорила без умолку, рассказывая нам о горячих припарках к животу больной, где, как все были убеждены, заключался источник боли, и подробно описывала всевозможные отвратительные лекарства, которыми пичкали больную.

Стоило мне взять руку женщины, я сразу поняла, что все дело в ее голове. Я положила руки на ее лоб и почувствовала легкое отвращение, дотронувшись до густых курчавых волос. А затем опять появилось странное покалывание в пальцах. Несколько минут я работала над ее лбом, но моя рука инстинктивно тянулась к затылку женщины. Мне было очень неудобно, так как приходилось склоняться над кроватью, но я все равно продолжала работать, забыв о мистере Вандерфельте, не сводившем с меня глаз, и о неграх, столпившихся в дверях. Я продолжала массировать ее затылок, а затем снова лоб, пока не заболели руки.

Остановилась я от полного изнеможения. Почувствовала, что меня постигла неудача, и попятилась с глубоким чувством разочарования. Внезапно женщина попыталась сесть и заговорила:

«Джем! Джем!» — Она выкрикивала имя мужа, и при первом же звуке послышался глубокий вздох от дверей, где стояли негры. Они упали на колени и закричали: «Славься, славься, аллилуйя!» Это был один из самых необыкновенных моментов, — мне кажется, никто не мог оставаться равнодушным. Я схватила руку мистера Вандерфельта, не знаю, говорила ли я что-нибудь при этом. Помню лишь, я смотрела ему в лицо, с радостью замечая, что он поверил в меня.

Кристин перевела дыхание. Она так быстро говорила, что почти задохнулась.

— Он поверил в меня, — повторила она.

— Я не удивлен, — тихо сказал сэр Фрейзер.

— Мистер Вандерфельт, — сказала она, — осмотрел женщину после того, как она заговорила, а затем, когда она начала пить молоко — ее первая еда за несколько дней, — мы пошли домой.