Он был похож на прислужника в таверне, рассчитывающего на чаевые. Нефертити тихо поблагодарила его за верность.

У внешней стены намело груды песка, и все внутренние двери и окна оставались закрытыми. Царица пошла впереди, открывая двери и переходя из одного пустынного приемного зала с колоннами в другой; в них гуляло эхо. Мы с Хети держались начеку, поскольку я не мог быть уверен, что здесь не прячутся чьи-нибудь вражеские силы, — Хоремхеба например. Но мы никого не обнаружили.

Стражники Эйе остались у ворот, поэтому мы с Хети караулили в главном дворе, пока Нефертити отводила дочерей в их спальни, чтобы девочки отдохнули и подготовились к грядущему дню. Эхнатон с мрачным видом последовал за ними. Мы наблюдали, как исчезают последние звезды, и вскоре нежнейший голубой цвет рассвета начал окрашивать купол неба. Луна медленно опустилась в Загробный мир. Где-то залаяли собаки, а на деревьях у реки завели нескончаемую болтовню птицы. Жизнь снова заявляла о себе.

Затем в дверях появился Эхнатон. Он посмотрел на показавшегося из-за восточных скал своего бога, Атона, похожего сейчас на красный осколок стекла. Но ни торжественности, ни желания воздать славу на лице фараона не отразилось. Он поднял руки в безмолвной молитве. Это выглядело бесполезным и безумным. Со всей почтительностью, на какую были способны, мы отвели глаза, надеясь, что нам не придется следовать примеру Эхнатона.

— Идем, я хочу кое-что тебе показать.

Повернувшись, он зашаркал назад, в пыльный коридор, и я пошел за ним, оставив Хети на страже. Мы некоторое время шли, пока не оказались у двойных дверей, покрытых великолепной резьбой. Эхнатон распахнул их и настоял, чтобы я вошел первым. Я очутился в квадратной комнате с высоким потолком. Потолка, собственно, не было, и стен было всего три, и на них художник воспроизвел видение Совершенной жизни. Были изображены зимородки в полете — их черные с белым крылья рассекали неподвижный воздух, пока они ныряли и выныривали из круга прозрачной воды; или на вечно длящееся мгновение усевшиеся на кивающие венчики огромных, в два раза выше человеческого роста, стеблей папируса. А потом произошла странная вещь: с коротким резким криком, вспыхнув сверкающими крыльями, в комнату метнулась тень и столь же внезапно исчезла в стене. Что я видел? Я не верил своим глазам.

Эхнатон захлопал в ладоши и с детской радостью засмеялся моему удивлению.

— Гнезда, спрятанные в стенах! Видишь, великое искусство может обмануть даже птиц. Они верят, что это настоящая река!

Фараон был доволен этим миром-обманкой, но для меня он стал доказательством того, что его идеальный город рисунков, глины, света и теней был всего лишь иллюзией. Я видел его неприглядную сторону, видел, как он действует, и, помимо всего прочего, понял, что выстроен он был не ради красоты или даже власти, но ради страха.

— Это не все, есть еще кое-что, — сказал Эхнатон, взяв меня за руку. Глаза его наполнились слезами, как у одинокого старика в доме для умалишенных.

Комната выходила в тайный зеленый мир — парк с фруктовыми деревьями, разными растениями и каналами. Подобно Загробному миру, он словно бы не имел ни начала, ни конца. В загоне, у длинных резных кормушек ждали молодые газели. Кормушки были пусты. Теперь никто не кормил этих брошенных животных. Я нашел запасы зерна и быстро наполнил кормушки, хотя понятия не имел зачем — наверняка животные недолго проживут среди запустения. Я смотрел, как Эхнатон с какой-то глубокой потребностью гладит насыщающихся газелей, тихо с ними разговаривает.

Мы углубились в зеленый мир. Своим золотым костылем фараон указывал на каждого зверя и птицу, называя их, словно был их создателем. Затем он вдруг впал в ярость.

— Я сотворил этот мир! — закричал он. — Этот город, этот сад! А теперь они все уничтожат!

Я кивнул.