|
Сколько помню, его всегда звали именно Петровичем, уже с первого курса, хотя он был старше нас, «школьников», всего на три-четыре года, но в разы превосходил жизненным опытом – армия, метрострой. А мы всегда к нему льнули за подмогой и советом. Я сам сколько раз спасался от голодной смерти его жареной картошкой в общаге, и с тех пор тащусь как пришпиленный к его жизненной линии. Отруливал, правда, на несколько лет, когда после третьего курса потащился из нашего химического вуза в журналистику, но в конце концов меня снесло в сферу его влияния. Последний раз мы столкнулись на выставке торгового оборудования в Сокольниках, где я в качестве репортера представлял им один ведомственный листок. Он обрадовался. Сели отмечать встречу прямо у него на стенде в задней комнатке, а закончилось все ночью, в новом тогда, только что отремонтированном офисе. Все было готово, только вывеска над входом не горела.
– А как называется конторка? – спросил я умеренно развязно. – «Акрополь»! – гордо отвечал Петрович. Я никогда не догадывался прежде, что, будучи человеком исповедующим философию «здесь и сейчас», он тайно сходит с ума по всякой античности, мало чего зная о ней. Из последующего разговора выяснилось, что Петрович, как и я когда-то в детстве, мечтал стать археологом. И я понял, почему нас тянет друг к другу – общая несбывшаяся мечта. Причем для него она не сбылась сильнее, чем для меня – я все же хотя бы гуманитарий. С позиций этого очень относительного превосходства я и хихикнул: – А почему не «Некрополь»? Петрович нахмурился. Он понял смысл шутки, но явно не понимал, откуда взялся повод для нее. И пришлось ему объяснить, что торговый дом называть «Акрополем» не стоит. Это место в Древних Афинах было зарезервировано исключительно для храмов – Парфенона и еще какого-то, поменьше. Никому бы в голову не пришло там торговать. – Так получается, что эта вывеска глупо выглядит? – спросил Петрович и допил остатки «Курвуазье» прямо из горла. – Ну, умные люди будут смеяться, – выразился я, как мне тогда показалось, мягко, даже уклончиво. Петрович, больше ничего не говоря, швырнул тяжелой бутылкой в темные неоновые буквы. Мы переночевали в офисе на роскошных, но неудобных диванах, а наутро он велел мне придумать красивое, «несмешное» название. Я напряг похмельные мозги. Петровичу, разумеется, хотелось чего-то исключительно античного. – Марафон. Саламин. Пелопоннес, Истм, Спарта, Фаланга… Петрович мрачно слушал, шумно потягивал кофе и отрицательно мотал головой. – «Марафон» – подумают, что спорттовары. «Спарта» – вылезает сразу Прага. Что, у нас тут чешское пиво? «Фаланга» тоже не годится. – Почему? – Как будто фаланга пальца, решат, что мы по медицине. Протезы делаем. А «Истм» – совсем глупо. – Почему? – Слишком коротко и похоже на «изм». Хватит с нас «измов». Отпугнем. Вот «Саламин» – как-то красиво и непонятно. – Нет, – я отрицательно помахал рукой, – Саламин не подойдет. – Почему? Ты же сам предложил, – в этот раз поинтересовался он. – Зря предложил. Там битва была. Морская. Подумают, что ты торгуешь авианосцами. – А что такое Истм? – Ты знаешь, – кажется, речка. Или перешеек. Петрович поморщился. – Вот, ты всегда так: креатива сколько хочешь, а конструктива – ноль. Мне было неловко, я попытался смягчить ситуацию… – Знаешь, на Москве огромное количество таких глупостей. |
