Теория относительности показала, что нет и не может быть абсолютного покоя. Нет абсолютного пространства, в котором звездные миры вселенной плавали бы, как рыбы в неподвижном водоеме: рыбы снуют, а вода стоит. В таком аквариуме перемещение рыбешек можно отсчитывать от неподвижных стенок. А во вселенной нельзя найти абсолютно покоящегося «тела отсчета». Мировое пространство нельзя рассматривать, как стоячую воду или — повторим это — как дом, построенный кем-то для материи, в который она въехала на временное или постоянное жительство.

А призрак «самого удачного» эфира превращал вселенную именно в аквариум со стоячей водой. Неподвижный, всепроникающий, этот эфир Лоренца захотел играть запрещенную природой роль — он стал материальным воплощением абсолютного покоя, он сделался физическим выражением ложной идеи абсолютного пространства. Значит, по приговору теории относительности он был обречен.

Можно запоздало спросить: а как же по неподвижному эфиру вообще могли передаваться колебания, как мог по нему распространяться свет? Ну, скажем, так же, как по неподвижно висящему театральному занавесу порою пробегает дрожь от прикосновения руки. Но теперь уже не важны детали: теория относительности попросту сняла этот занавес.

Но нелегко было с ним расставаться, с этим призраком. Впрочем, вся сегодняшняя физика, и особенно наука об элементарных частицах, представляет собою цепь таких расставаний с прежними иллюзиями.

Не раз экспериментаторы пытались опровергнуть опыт Майкельсона. В 1904 году Морли и Миллер еще увеличили точность измерений, а через два десятилетия второй из них Неожиданно объявил, что новые данные все-таки доказывают существование ветра в неподвижном эфире, сквозь который летит Земля. Выводы Миллера сердито комментировал покойный академик С. И. Вавилов. И было понятно, почему он сердился: ловля эфира стала сбором улик против теории относительности — против новых революционных физических воззрений нашего века.

Экспериментаторы, верившие в будущее, а не (в прошлое науки, снова должны были взяться за доказательство уже доказанного. В начале 30-х годов физик Георг Иосс предпринял новые опыты и еще раз развеял легенду о пойманном эфирном ветре. При этом он без всякой вежливости высмеял Миллера: на свою беду, тот всерьез указал, что в стене его высокогорной лаборатории имелось стеклянное окно, дабы эфирному ветру было легче дойти до прибора! «К сожалению, — издевался Иосс, — Миллер не указал, было ли в противоположной стене другое окно, чтобы эфирный сквозняк стал сильнее».

Ученые шутят, как отпевают! Но точнее: то были уже поздние поминки после настоящего погребения эфира в 1905 году, когда появилась теория относительности. Замечательно, что в том же самом году и благодаря трудам того же Эйнштейна физика обогатилась новым понятием — фотон. Сначала только понятием, или, вернее, представлением; само слово это вошло в словарь науки двумя десятилетиями позже.

Была ли связь между гибелью эфира и рождением фотона? Ах, если бы она была прямой, эта связь! Насколько легче было бы сейчас вести рассказ. Все сразу стало бы по местам: открытые Эйнштейном частицы света немедленно заместили бы собой в картине мира прежние световые волны. Нет эфира — нет и волн. Световой луч — просто поток особых частиц, летящих через пустоту. Вот и все. Свет и вещество уравниваются в правах. Отныне в мире есть только частицы и никаких волн!

…Частицы. Это так понятно, так просто. Они, наверное, круглые, аккуратненькие, как бильярдные Шары. Ученые любят это сравнение, когда заходит речь о любого рода частицах. И неспроста: физики мечтают о наглядности своих объяснений нисколько не меньше, чем писатели о выразительности своих образов. И сама природа тоже ведь любит эту экономную и ясную форму шара: Земля и Луна. Солнце и звезды — все они шарообразны. Наверное, и в микромире тоже все шарики, шарики, шарики — мал мала меньше, как в детской разъемной игрушке… Размеры в природе совсем не важны: в мире звезд есть карлики и гиганты, а движением и тех и других все равно ведь управляют ясные и понятные законы небесной механики.