К концу второй недели своего отпуска он позвонил в офис с таксофона возле "Хэппи Шопа" и сказал, что не вернется на работу.

***

В понедельник своей четвертой недели в доме Фрэнк, наконец, отправился за инструментами. Не для того, чтобы обновить дом, а для того, чтобы попытаться восстановить кухню. Эту задачу нельзя было больше откладывать.

Сам акт выхода из дома был мучительным.

Дважды за предыдущую неделю, когда Фрэнк готовил на разрушенной кухне себе еду, он поднимал глаза, уверенный, что кто-то наблюдает за ним из двери. У него было чувство, будто его застигли за чем-то неправильным или за поеданием того, что ему запрещено было есть. Воображаемое присутствие кипело угрюмым разочарованием и источало темную враждебность. Это помещение стало эпицентром этого беспокойного присутствия, интенсивность которого нарастала с субботы, когда они с Маркусом подвергли нападению шкафы. Кухня была сердцем этого дома, а он разбил его.

С ним в доме никого не было, и быть не могло. Но повторяющийся топот маленьких ног по линолеуму, пока он дремал днем в гостиной, говорил - обращаясь к области воображения, которую он мало использовал - о том, что некое обездоленное присутствие снова и снова изучает кухню. В первый раз, когда он услышал шарканье, он встревожился, что прежняя хозяйка сбежала из интерната для престарелых. И что еще хуже, решила вернуться в дом, которой по-прежнему считает своим.

Фрэнк быстро оправился от внезапных опасений. И в пределах уютного чрева этого дома он, наконец, счел это контролирующее присутствие приемлемым, и даже желанным. Он не мог придумать ни одной причины, чтобы усомнится в своем порыве возместить ущерб. Это было вполне осуществимо.

Но мысль о том, что придется выйти за пределами дома, в мир, который уже не казался ему знакомым, угнетала его. Когда Фрэнк отправился за инструментами, прежде чем достичь автобусной остановки перед кегельбаном, он был буквально изнурен своим походом по Першор Роуд.

Непредсказуемые приливы энергии и пристальные взгляды пешеходов и автомобилистов, казалось, разрывали его мысли на части, а его самого превращали в бормочущую неподвижную статую. Он думал о слишком многих вещах одновременно, и постоянно терял ход мысли.

Он ощущал на себе давление города. Неуютное, как хлесткий ветер на вершине холма. У него было чувство, будто он зацепился карманом пальто за дверную ручку. Нигде за пределами дома или "Хэппи Шопа", он не мог приспособиться, и у всех путался под ногами. Поэтому его новая жизнь свелась к коротким вылазкам. Он уже не справлялся с чем-то другим, и нигде и никогда не был нужен. Дом раскрыл ему глаза. А теперь еще с ногой был что-то не то. Начало болеть бедро. Поэтому приходилось воздерживаться от прогулок.

В тот день, когда Фрэнк отправился покупать инструменты, он почувствовал, что чем дальше он удаляется от дома, тем сильнее становится его физический и моральный дискомфорт. Фрэнк бесконечно курил сигареты "Силк Кат", ради того слабого утешения, которое они обещали. Он вновь закурил в прошлый уикенд, после того как во время просмотра "Национальной лотереи" испытал непреодолимую тягу к сигаретам. На автобусной остановке жирные голуби сновали под ногами и смотрели на него янтарными глазами.

Сев в автобус, он поднялся на второй этаж. С больным бедром это было все равно, что стоять прямо в гребной лодке. Сидя у окна, пока автобус катил к Селли Ок, где находился магазин стройматериалов, Фрэнк смотрел на прогуливающихся по улицам женщин в узких юбках и кожаных ботинках. Такое зрелище обычно вызывало у него головокружительное желание. Теперь и женщины и их одежды казались чем-то обыденным, он был равнодушен к ранее возбуждающим образам.