|
Это самая крошечная воспитанница во всем институте, самый прелестный ребенок в серых, скучных учебных стенах и потому неудивительно, если весь институт считает своей нравственной обязанностью баловать Альку напропалую. А особенно наши третьи, одноклассницы старшей Муриной преуспевают в этом. Им всем без исключения Алька говорит «ты» и называет их тетями. Кому бы не принесли в прием гостинцы, каждая, поделившись ими с подругами, львиную долю откладывает Альке; хорошенькие статуэтки, безделушки, красивые картинки, изящные карандаши и ручки, все, чем богаты институтки, то и дело переходит в один из пюпитров седьмого класса, где по большей части царствует самый хаотический беспорядок и хозяйкой которого состоит Алька. Эта живая игрушка, действительно, прелестна, и вполне справедливо заслуживает всеобщую любовь. Ее лилипутский рост, умное живое личико, с носиком-пуговицей и чудесными быстрыми глазенками, такого же странного лиловато-синего цвета, что и у сестры, но не лучащиеся кротостью и печалью, как глаза последней, а горящие задорным веселым огоньком. Все это делает ее кумиром всего института. С первого же дня ее поступления в учебное заведение Альку прозвали «куклой», и название это так и осталось за ней.
Сейчас «Кукла» со мной. Идет большая перемена, то есть послеобеденный час, когда воспитанницы обыкновенно гуляют в институтском саду, а сегодня из-за ветряной, мглистой, снежной погоды сидят «дома». Большая двухсветная зала кажется такой серой и неуютной в этот скучный день. Слышно, как воет ветер за окном, как визжит вьюга на улице и от стонов ветра и визга вьюги еще тяжелее делается на душе. Но Альке, очевидно, решительно нет никакого дела до ветра и вьюги. Она сама вся вихрь, сама ветерок со своим живым темпераментом и заразительной веселостью. Она прижимается ко мне и лукаво поглядывая на меня снизу вверх, говорит: — Тетечка-графинечка (с первого же дня нашего знакомства Алька не называет меня иначе). — Тетечка-графинечка, не надо грустить! Не надо делать печальных глазок. Алька с тобой, Кукла любит тебя! — Ты очень любишь меня, Кукла? — спрашиваю я и порывистым движением притягиваю к себе ребенка, вся всколыхнувшись от радости, от жгучего острого ощущения сознания быть кому-нибудь близкой и дорогой… Есть одно прелестное существо здесь, в этих серых стенах, которое меня любит искренне, по-детски чисто и неподкупно!.. Ведь не в Фее же, Аннибал, Грибовой, Строевой и насмешнице Незабудке искать мне любви и ласки! Вот уже месяц, что я в институте, и за этот месяц пришлось пережить столько, что другая не переживет и за целый год! Девочки, действительно, подвергли меня остракизму. Никто не разговаривает со мной, кроме Мурки, никто не гуляет в переменку между часами уроков и если приходится по необходимости оказать какую-либо услугу мне, то есть передать тетрадку за уроком или тарелку за обедом, то это проделывается с таким явным нежеланием и неохотой, что сердце мое обливается кровью, а душа замирает от тоски. И если бы не постоянное присутствие Вали, не ее поддержка и дружба, да ни бескорыстная, детская ласка Альки, я бы кажется, с ума сошла за этот мучительный месяц моего пребывания здесь. Я хорошо училась и учителя постоянно хвалили меня. Но это еще более поддерживало ко мне ненависть класса, еще более усиливало его вражду. Немудрено поэтому, если ласка Альки действовала на меня как первый луч солнышка в ненастное утро… — Кукла, милая, детка моя, так ты любишь меня? — еще раз переспрашиваю я, в ожидании благоприятного, желанного ответа. — Люблю тетечка-графинечка, люблю! — лепечут ее пухлые губки. Ее лиловые глазенки и носишко-пуговка близко придвигаются ко мне. Так ужасно близко. Я в одну минуту покрываю поцелуями и пуговку-носик, и пухлые, совсем ребяческие губки, и лиловые глазки без числа, без счета… — Меня нечего любить, Кукла, я ведь уродка, — говорю я помимо собственного желания и тихонечко вздыхаю. |
