– Она отказалась от обвинений, – промямлил Кох.

– Ну да, после того, как мы подарили ей норковую шубу.

Кох судорожно допил виски, словно хотел захлебнуться. Дилемма… Выбор, как правило, между плохим и хорошим. У него был выбор между плохим и очень плохим. Идти в банк за деньгами с поддельной подписью… А если банкирам взбредет позвонить в фирму? Не ходить же в банк значило порвать отношения с людьми, которые опаснее милиции. Выход оставался один, тем более он был близок к правде:

– Я боюсь не за себя, а за всю операцию: по-моему, за мной следят.

– Кто?

– Кто же, кроме милиции?

– Как узнал?

– Ушел из номера и у порога положил пять кнопок. Вернулся, посчитал: двух нет.

– Ну и что?

– Впились в подошву тому, кто входил без меня.

– Уборщица…

– Оставил волосинку на замке кейса – нету.

– Сдуло…

– В кейсе газету положил на газету, чтобы верхняя закрывала пять строчек. Вернулся, газета закрывает три строчки.

Его сосед прижал стекла к глазам так, как слабовидящие очки не носят. Осушив бокал, он приказал:

– Пойдем-ка в твой номер.

13

Впервые за год жена в субботу не работала: взяла машину и поехала на дачу. Геннадий Федорович остался дома, а точнее, вечером он должен был идти в гости к однокашнику; если еще точнее, то он искал работу. На должность учителя его взяла бы любая школа – он искал дело, где можно было бы реализовать свои педагогические идеи.

Свои педагогические идеи…

История с женой и собственный уход из школы пробили в них, в педагогических идеях, мрачную брешь. Он не ставил двойки, школьников не наказывал и был против любого давления на их психику. Но ему сообщали, что ребята покуривают сигареты и пробуют травку, пьют пиво и вино… Его практика свободного воспитания походила на лекцию об искусстве, например, в вытрезвителе. Те, кто выжил его из школы и угрожал жене, тоже когда-то были учениками и выросли бандитами. Преступники в большинстве молодые ребята, недавние школьники или вообще несовершеннолетние. Получалось, что криминал вызревал в классах. Выходит, его педагогическая деятельность схожа с политикой государства: гуманизация наказания на фоне растущей преступности.

Монотонно запел телефон. То ли его пальцы заплелись в галстучном узле, то ли он шел слишком медленно, но трубка не отозвалась.

Геннадий Федорович достал раздутую папку, уже начавшую приобретать архивный вид. Рукопись брошенной книги. Название показалось несовременным: «Сопряжение школьного и семейного воспитания». Что за «сопряжение»?

Телефон опять загудел. Теперь Геннадий Федорович успел, трубку снял во время и даже успел поаллокать. Но ему опять не ответили.

Он сел за письменный стол, который у них с женой был общим: она здесь почти не работала, проводя все время в фирме. От папки шел запах дерева, вернее, лежалой бумаги. В большом конверте топорщились разномерные листки с записями. Почему он их отложил? Не шли к теме воспитания…

Телефон-трубка, положенная рядом, заурчала. И уже в третий раз не ответили на его голос: видимо, кто-то ошибался номером и не хотел в этом признаться.

Геннадий Федорович взял эти мелкие записи, они не годились к вопросу о школьно-семейном воспитании. Но не из таких ли поступков со временем зреет криминал? Трехлетний ребенок смотрел по телевизору боевик, а когда экран выключили, подошел к своему любимому синтетическому Мишке и начал избивать его ногами – как в боевике.

Звонил телефон. Геннадий Федорович взял трубку, полагая, что вновь ошиблись. Но женский – или юношеский? – голос попросил:

– Можно Евгению Маратовну?

– Ее нет.