— Они — все, что у меня есть! Феса с два ты их отберешь у меня! А тем более — эти ублюдки!

Она снова вскочила и стреляла, убивая одного, другого, третьего…

Отчаянная схватка продолжалась, не ослабевая ни на одном из фронтов, до начала тридцать шестого дня. К тому моменту две трети бесчисленного гражданского населения улья набились в северо-восточные районы и доки, отчаянно пытаясь сбежать на северный берег. Но течение было слишком сильным для плоскодонок. Работая всю ночь, прерываясь лишь на дозаправку, паромы вроде «Магнификата» курсировали поперек Хасса. Более двух миллионов беженцев уже были в наружных трущобах северного берега или толкались на Северном общественном шоссе. Ночь была холодной и влажной; раненые, контуженые и голодные страдали от лихорадки и простуды.

В улье было еще хуже. Миллионы людей заполонили подходы к пристани или выстроились вдоль реки толпой, не менее плотной, чем толпы болельщиков на крупных играх. Между горожанами, боровшимися за места на приближающихся лодках, случались серьезные драки. Тысячи погибли, почти две сотни — на борту лодки, которую они перегрузили и потопили, остервенело пробиваясь на борт. Сотни других были затоптаны или серьезно ранены в толпе, а некоторых столкнуло в реку потоком тел. Те, кто не утонул сразу, умирали медленно, барахтаясь в ледяной воде, потому что в доках не было места, куда можно было бы вскарабкаться из воды. Целый пирс затонул под весом беженцев, утянув сотни людей на дно Хасса. Беспорядок и разброд распространялись, словно лесной пожар. Будто раненное обезумевшее животное, улей Вервун кусал и царапал сам себя.

Все лодки, даже плоты, которые удалось найти, были украдены и спущены на воду, но заполняли их и вели обычно люди, не умеющие ими управлять. Сотни других пытались переправиться, цепляясь за пластиковые бочки или другие нетонущие предметы. Хасс в ширину достигал почти трех километров, ледяной, с сильным течением. Никто из пытавшихся перебраться вплавь не доплыл и до середины, кроме нескольких, которых вытащили из воды проплывавшие на лодках.

Потоки эвакуирующихся поднимались из доков на главный виадук и шли пешком. Плотность пешего движения на мосту была столь велика, что многих сталкивали вниз, и они, крича, падали в реку. Сразу пополуночи зойканские снаряды стали обстреливать доки у моста Гиральди. Одни попадали в доки, другие в воду. Четыре взорвали центральную область моста, обвалив три могучих опоры и убив сотни людей. Виадук больше не был пригоден для эвакуации, а те, кто пережил обстрел на южном берегу, оказались в ловушке, не имея возможности отступить в улей или в доки, потому что слишком велико было скопление народа. Один за другим они падали с рваного края моста.

Вскоре после разрушения моста Фолик, подводящий лодку обратно к докам, увидел огни и движение на северном берегу, к востоку от себя. Это зойканские механизированные бригады неслись по дальнему берегу — из трубопровода и по дороге Гиральди, чтобы перекрыть путь к эвакуации. Зойканцы прилагали все усилия, чтобы в улье не выжил никто. К заре зойканские солдаты уже атаковали беженцев на северном берегу. Все, кому якобы посчастливилось перебраться через реку, теперь были уничтожены. Наверное, около полумиллиона были вырезаны на месте. Сотни тысяч бежали, укрываясь в негостеприимных пустошах разрушенных наружных трущоб.

Пути на свободу не было. Лодки вернулись в южные доки, спасаясь от обстрела с северного берега. Они оказались в той же ловушке, что и остальные. Жуткое молчаливое понимание обрушилось на людей, когда стало ясно, что бежать некуда. Многие умирали, оставаясь на месте, но прошли часы, прежде чем народ стал отступать в улей. Столько времени потребовалось, чтобы известие прокатилось по массам беженцев и обратило поток вспять.

Фолик сидел с Мясорубкой на палубе качающегося «Магнификата», распивая бутылку джойлика.