«Всеми богами тебя заклинаю, Дара… Верни все обратно! Свари другое зелье, освободи Сирше, я прошу!»

Фэлану тридцать пять, и седины в его волосах уже куда больше, чем смоляной черноты, а лоб изрезали глубокие морщины. Не смазливый мальчишка — могущественный колдун, все еще красивый к тому же. Ишь, как сердце у Дары колотится.

«Не могу. Нет от того зелья лекарства. Ничего не воротишь».

«Прошу тебя, Дара! Все, что пожелаешь, дам тебе!»

В глазах у Фэлана столько боли, что у Дары на языке появляется горечь.

Тринадцать лет назад Сирше родила сына. Два года она жила как простой человек — не спускалась под Холм, не танцевала в лунном свете, не каталась по небу в колеснице, запряженной северными ветрами. Фэлан устлал полы в доме теплыми мягкими шкурами, а если случалось жене выйти наружу — готов был ее на руках носить, чтоб не запачкала она ноги в дорожной пыли. Больше, чем Сирше, баловал он, пожалуй, только сына — мальчика, прекрасного, как зимний рассвет, и не похожего на смертного человека.

«Дара, умоляю тебя…»

«Нет. Прости».

Когда он уходит, Дара долго плачет. Она ведь предупреждала, предупреждала, да разве ее кто послушает… Фэлан и не поймет никогда, почему Дара не могла тогда отказать ему. Он, поди, уже и забыл ту клятву.

«А что мне будет, если я тебе принесу этих цветов?»

«Всё, что захочешь. Только вернись, если сможешь».

Не помнит. Забыл. Все заслонила Сирше — медовые ее очи, белоснежные волосы, сладкий голос и лукавые слова.

«Все несчастья от фейри, — воет отчаянно Дара. — Всё из-за них».

Но утешения почему-то не помогают. Вина ее тяжка; она пригибает Дару к земле и шепчет вкрадчиво:

«Кабы ты не просила невозможного, ничего б не было».

Даре больно, а еще больнее Фэлану; и только Сирше беспечно танцует с сыном в свете луны и беспечно смеется, не зная, что не сможет разделить с этим мальчиком свое бессмертие. Неважно, сколько ей осталось лет, десять или двадцать; однажды время ее закончится.

Через день Дара находит Фэлана у реки и говорит ему:

«Скажи обо всем Сирше. Она фейри, она мудрее нас с тобой. Может, она знает лекарство от того зелья, или обряд, или оберег».

Фэлан вздрагивает. Лицо его искажается.

«Не могу. Она будет ненавидеть меня, а еще… а еще познает страх перед смертью. Хватить и того, что я один буду мучиться им. Нет, Сирше я ничего не расскажу. Пусть она остается счастливой».

«А что же ты?»

«А я буду искать лекарство один. Я успею».

Он говорит твердо, но вовсе не уверен в своих словах. Дара украдкой вздыхает и отводит взгляд.

Фейри приносят одно горе.

4

Все это было очень давно.

А теперь Фэлан сед, как лунь, и время скрючило его, согнуло в дугу. Пальцы стали что высохшие ветки — кривые, непослушные. Глаза видят не так зорко, как в молодости — что в человечьем облике, что в соколином. Единственный и любимый сын странствует в чужедальних землях — учится чародейству у всех, кто готов учить его. Дара уже два года как умерла, и немногие помнят, что та угрюмая крючконосая ведьма была когда-то смешливой рыжей девчонкой с лукавым взглядом.

И только Сирше, прекрасная Сирше по-прежнему рядом с ним.

Высокая, гибкая, тонкая, древняя, знающая всё и даже больше… кроме одного.

Фэлан открывает глаза и смотрит на нее. Белоснежные волосы блестят в лунном свете. У реки деревенские распевают те же песни, что и пятьдесят лет назад, пляшут, жгут костры и прыгают через них. Говорят, что так в огне сгорают печали, горести и проклятия.