— У нас есть… — Я не договариваю.

А что у нас есть? Сам я жил в страхе, ненависти и забвении; в школе надо мной издевались; потом беспомощного кидали с одной работы на другую; собственный отец бил меня. Двадцать лет жизни без надежды на покой или счастье. И вот теперь я ищу убедительные аргументы в защиту человечества и не нахожу ничего.

— У нас есть любовь, — говорит Люси.

Смотрю на нее — она стоит передо мной в измятой и окровавленной одежде. Люси, и без того маленькая, кажется еще меньше рядом с громадной фигурой Ванека. Хрупкий плод больного воображения, готовый пожертвовать всем, чтобы спасти меня. Меня! Ребенка, о котором никто не заботился. Взрослого, которого все хотели забыть. Люси любит меня.

Ее голос звучит твердо и яростно:

— Вы хоть знаете, что такое любовь? Представляете, что любовь способна сделать с вами? Раскрыть вас, повергнуть в прах или очистить душу и дать радость, какой вы не знали прежде? — Люси произносит с гордостью, и я понимаю, что говорю вместе с ней, отражаю ее слова. — Вы были семьей, Элли: Амброуз и Элишка Ванек. Неужели это для вас ничего не значит? Даже если у вас нет собственных эмоций, неужели вы ничего не получили от тел, в которых поселились, — никаких чувств, никаких воспоминаний, никаких надежд, никакой мечты?

— Ничего! — рычит в ответ Элли.

— Но ведь он испытывал к вам какие-то чувства. — Делаю шаг вперед. — Мысли Ванека были в моей голове, его воспоминания смешались с моими. Одно из них, вероятно, это воспоминание о любви к вам. — Смотрю на Люси, она поворачивается ко мне, ее карие глаза влажны от слез. — Иначе почему моя идеальная подружка — самая совершенная женщина, какую мог изобрести мой мозг, — имеет ваше лицо?

Рука Элли дрожит. Ванек смотрит на нее.

— Да, было что-то такое, — говорит она. — Очень давно. Но это была не любовь, а утрата, печаль, которую я не могла понять.

— Утрата?

— Когда Амброуз ушел — соединился с тем ребенком, а его прежний организм-носитель умер, я ощутила горе. — Она качает головой и почти рычит. — Я была подвержена слабостям своего организма-носителя. — Ее рука выпрямляется, дуло пистолета снова смотрит в мою грудь. — У меня нет ни малейшего желания опять испытать что-либо подобное. С тех пор все дети, что прошли через мои руки, воспитывались в презрении к таким глупостям.

— Но это невозможно. — Я вспоминаю Арлин. Она тосковала по своей человеческой семье. — Теперь это часть вас. Будучи ду́хами, или полями, или кем уж вы были прежде, вы не испытывали никаких эмоций, но теперь испытываете — весь ваш род, все, кто был соединен с человеческим организмом-носителем. Вы росли с нами, вы чувствуете родство с нами. — Еще шаг вперед. — Когда придет время и вы отдадите приказ уничтожить род человеческий, послушаются ли вас?

Элли колеблется, ее рука подрагивает. Внимательно смотрю на нее, сжав кулаки в ожидании. «Положи пистолет!» — отдаю мысленный приказ.

— У меня нет на это времени. — Элли качает головой. — Убийца здесь — и я должна с ним разобраться. Я не могу рисковать, не могу отпустить вас. Что бы это ни значило для нашего Плана, какие бы изменения ни пришлось в него вносить… В любом случае я не оставлю вас в живых.

— Постойте, — говорю я в недоумении.