Но для тройного прыжка я должен был спасти еще раз мою бывшую клиентку и встретиться с семьей. Поэтому я подумал ...

- Двоих одним ударом, - дополнила я вяло. Любимый метод Леандера. - Ты играл с моей жизнью!

- Это не было игрой. Это было самое ужасное, что я когда-либо делал. Я хочу все забыть, но знаю, что не смогу. Все останется здесь. - Он указал на свою грудь и теперь я смогла увидеть его глаза, как он ужасался самим собой. Если я не ошибалась, на его щеках даже блестели слезы.

- Все хорошо. Я все еще жива. И убью тебя, когда ты станешь человеком. Чтобы было по-настоящему больно.

Леандер сухо рассмеялся.

- Я прошу об этом. И не торопись. - Еще раз он помассировал свои виски, встряхнулся и встал, чтобы снова повернуться к окну. - Теперь спи, Люси. Мне нужно снова побыть немного снаружи и ... и ... что делать, если не можешь забыть? Будучи человеком?

- Очень просто. Мы не забываем. И живем с этим.

- Это не просто. - Голос Леандер был теперь лишь только шепотом.

- Быть человеком тоже не просто, Леандер. Ты еще это увидишь.

Молча он выскользнул на улицу, в то время, как я закрыла глаза и начала искать широкое, покрытое снегом озеро, через которое тянули меня на санях мои собаки. Я хотела вернуться назад в свет.

Глава 14. Другая сторона

- Возьми уже трубку, - проворчал Леандер и так сильно из-за усталости прошепелявил, что это прозвучало так, как будто он говорил на другом языке с французским акцентом. Я даже не подумала ответить.

Я не знала, что Леандера утомило, так что он свисал с дивана, как глоток воды и не двигался уже в течение получаса. В моем же обессиленном и истощенном состояние была в любом случае «виновата» мать.

О настоящей вине говорить было нельзя, в конце концов, она ведь беременна, а в таких случаях разрешено все. Также то, что я ей в три часа ночи пекла блины, хотя никогда раньше этого не делала, и любой идиот понял бы, что ничего из этого не выйдет.

К счастью проснулась также и бабушка Анни, которая с недавнего времени все чаще спала в детской и помогла мне - или точнее сказать: предотвратила худшее.

Один блин у меня уже настолько подгорел, что начал пищать детектор дыма на кухне, так как я задремала, в то время как тесто жарилось на скороварке. К этому времени папа тоже прибежал наверх. Он ночевал внизу в бюро, потому что до позднего вечера занимался там бумажными делами.

Так что совершенно обыкновенная ночь в доме Моргенрот. В полчетвертого тарелка с блинами плюс сахар, варенье и ветчина были готовы, а мама за это время крепко заснула. Поэтому папа Анни и я взялись их уничтожать. Не успели мы закончить нашу ночную трапезу, проснулась мама и громко жалуясь, стала спрашивать, где ее «закуска». В последнее время она стала так называть свои объекты вожделения, закуской – наверное, потому, что это отвлекало от огромного количества калорий, которые она поглощала.

Собственно ей нельзя было есть сладкие блины, но напомнить ей об этом, было то же самое, что перенести свою воскресную прогулку на минное поле.

В качестве компенсации я принесла ей пару соленых кренделей и сливочный сыр в качестве соуса - но на этом не закончилось. В то время как она со смертельным презрением ела крендели, а ребенок в мамином животе испытывал новые акробатические упражнения, она настояла на том, чтобы рассказать мне все воспоминания, которые только могла вспомнить из того времени, когда я была младенцем.

А их было много. Раньше я придумала бы какую-нибудь ложь, которая ранила бы маме сердце и сбежала бы в постель. Но я не смогла. Всегда, когда я пыталась это сделать, мой внутренний голос говорил, чтобы я лучше не делала этого.