— А была ли у неё кроме убитой горничной другая прислуга? Кухарка, скажем, прачка?

— Нет, в квартире только горничная жила, упокой, Господь, её душу… Хорошая была девица, уважительная… А кухарка… нет, кухарки не было. Покойная барыня столовалась у Настасьи Клочковой, она на несколько семей готовит, живёт вон по той лестнице, четвертый этаж. Александра Васильевна, покойная, значит, к ней присылала за обедами.

— А полиция интересовалась этой самой Клочковой? Ходили к ней «архаровцы»?

— Того не знаю, но думаю, интереса для полиции тут никакого нет. Что повариха может знать, ежели даже в квартиру не хаживала? Надежда Толпыгина, горничная убиенная, прибежит к ней, судки с обедом возьмёт, а через два часа вернет. Вот и вся служба.

— Ну, а прачка была? Кто обстирывал барыню?

— А стирала им прачка Лизавета, она в соседнием дворе обитает, в полуподвале. Та вообще никогда в квартиру не ходила, ей горничная белье относила и забирала.

— А скажи — ка, братец, как тебя кличут — то?

— Александр я, Подколозин…

— А вот скажи мне, Александр Подколозин, а что ваш управляющий из себя представляет? Что за человек? Справедлив ли? Строг? Бранит ли? Или бьёт? — увидев смущение дворника, Шумилов поспешил его должным образом простимулировать. — Да ты не тушуйся, братец! Чтоб тебе интереснее было со мной беседовать, да про ваш дом рассказывать, можем заглянуть в кабачок. Проставлю тебе графинчик. Ещё и на табак денежку получишь. Я тут видел у вас рядом портерную. Если, конечно, домоправитель ваш сейчас в окошко тебя не видит… А то прищучит тебя за то, что двор не метешь.

— Хех, господин хороший, — весело хмыкнул дворник. — Да разве ж я лясы точил бы с вами, кабы Пётр Кондратьич в конторе сидел бы! Идёмте в портерную!

На самом деле в кабачке — подвальчике под ёмким названием «портерная» никаким портером никогда не торговали. Разливалась исключительно водка и обстановка была проще некуда: грубо обструганные и сколоченные, ныне потемневшие и отполированные локтями деревянные столы и лавки вдоль них, стойкий запах пота, водочного перегара и дешёвого табака. То и дело сновали половые, разнося водку в графинчиках, немудреную закуску в глиняных мисках. После того, как Шумилов заказал для Филимона пару чарок водки и квашеной капустки на закусь, дворник размяк душой, проникся к Алексею Ивановичу искренним расположением и в порыве признательности готов был рассказать ему всю историю «яковлевки» от постройки.

— Так вот… Управляющий наш, Пётр Кондратьевич…. крепкий мужик, в том смысле, что своего не упустит. По честности вам сказать, я ведь не всегда в дворниках ходил, был когда — то на той самой должности, что Пётр Кондратьевич ныне. Да, да, не сумлевайтесь! Это сейчас я просто Александр Подколозин, а когда — то никто ко мне иначе как «Александр Прокофьич» не смел и обратиться. Так — то… Был помоложе, попроворнее. В те времена штат другой был. В моём подчинении были один старший дворник, четыре младших и два швейцара у парадных подъездов, тех, что на Садовую глядят. Это теперь у нас швейцаров нет и из пяти дворников остались четверо. Да — с…

Шумилов почувствовал, что в лице дворника неожиданно для самого себя наткнулся на сущий кладезь всяческих знаний о «яковлевке».

— А как же ты, Александр Прокофьевич, очутился в простых дворниках? Как скатился с должности?

— Да неожиданно скатился, — вздохнул Подколозин, опрокинув в глотку чарку водки. — Фортуна от меня отвернулась, то есть повернулась, строго говоря, ко мне тылом… Лет десять — двенадцать назад хозяин задумал перестроить часть квартир в бельэтаже: две — три небольшие объединял в одну большую, с черным и парадным входами — всё как полагается, чтоб сдавать подороже.