Мне понравились следы барсука и корсака. Но я не стал пользоваться гипсом, а взял и вырезал кусочек почвы вместе со следами. Потом, когда они высохнут и затвердеют, экспонат для коллекции получится отличный.

На вязкую почву солончака забредали черепахи. Их следов-закорючек немало. Большинство животных сразу поворачивали обратно, но прочная, неприступная для врагов броня не способствовала развитию их сообразительности, и одна глупая черепаха не пожелала свернуть с ранее намеченного пути и безнадежно застряла в жидком иле недалеко от кромки воды.

Неожиданное внимание привлекает изрытая ямами земля. Тут дикие свиньи основательно покопались в поисках кореньев и личинок насекомых. Две крупные свиньи и пять подсвинков оставили на солончаке отпечатки копыт с «коготками». Где же такие большие и заметные звери скрывались на день? Вокруг голая, слегка всхолмленная пустыня, и нет на ней ни зарослей густых и высоких трав, ни кустов, ни деревьев. Да и как они ухитряются по ней путешествовать! Они так же, как и косули, пришли сюда из тугаев.

Незаметно пролетает день. Солнце уходит за холмы, розовое небо постепенно темнеет. Еще гуще синеет далекий хребет Заилийского Алатау. Теперь его белые вершины, покрытые ледниками, стали розовыми, потом побагровели и внезапно потухли.

Далекий и многоголосый крик чаек встретил рассвет. Где-то на другом берегу была их колония. Потом с неба полились трели жаворонков, и зазвенел от их песен воздух. Сегодня чайки неожиданно полетели одна за другой с озера в степь, все в одном направлении — на запад, к далеким синим холмам. Вскоре не осталось ни одной чайки. Далеко на горизонте, на холмах, будто букашки, медленно ползают тракторы. Там пахота, посевы. А за тракторами вьются белые точки. Теперь понятно: едва только трактористы приступили к работе, как чайки помчались на охоту. На пахоте отличная пожива: масса почвенных насекомых.

Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине направляюсь туда на своем «газике», подскакивая на ухабах. Вот наконец и проселочная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести — триста метров. Она тянется вдоль родничка. Поэтому и дано название сему своеобразному уголку пустыни: «ручеек» по-казахски — «булак», «солончаковая впадина» — «сор». В бинокль вижу за тростниками обширное поле черной грязи, едва освободившейся от воды, и на нем — множество птиц. Стоят серые журавли, повернув в мою сторону головы, торчат головки каких-то уток. Их там много, будто вся впадина в столбиках.

Поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. Нет у них доверия к человеку, и мне не удается произвести верный выстрел. В воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. Потом взлетает множество, около сотни, гусей, выстраиваются прямой линией и тянутся к далекому горизонту. За гусями взлетает стайка уток и с громкими воплями уносится в сторону. Сверкая черно-белыми крыльями, поднимаются крупные утки-пеганки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.

Мне очень жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что именно здесь они нашли приют и никто не тревожит их покой. Идеи охраны животных постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.

Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться на озере стаи журавлей, гусей и уток? Кто они — холостяки, отказавшиеся от семейных забот ради того, чтобы не увеличивать численность своего рода (на Земле стало так мало свободных и диких уголков природы, не используемых человеком), или, быть может, молодежь, которой полагается еще год, чтобы набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей?

Потом брожу вдоль ручья, натыкаюсь на колонию барсучьих нор.