Но мне не везет. Откуда-то взялись сороки и подняли неистовый крик, ни на минуту не оставляют в покое. Их крики отдаются эхом в каменистом ущелье, кажутся, как никогда, громкими. Наверное, где-то в зарослях засели их глупые неумелые сорочата. Но зачем они мне, к чему такая тревога? И ничего не поделаешь, таков сорочий обычай: завидев человека, орать во всю глотку. Испортили всю охоту с фотоаппаратом. Теперь все жители притаились, спрятались, насторожились.
В густой траве кое-где видны лежки косуль, и, возможно, поэтому здесь мухи очень надоедливые, смелые, не отступают ни на шаг. Привыкли донимать косуль и вот теперь переключились на меня. Воды в ущелье не видно, и мухам хочется полизать капельки пота на моем лице. За мною следует уже целый рой. Они щекочут лицо, лезут под одежду, ничего не боятся, наглы до невероятности. Нет от мух никакого спасения…
Целый час меня сопровождают мухи и сороки. Не видал я таких назойливых птиц и жадных мух. Нет у меня больше терпения, надо возвращаться обратно.
Но в это время раздается легкий гул, шевельнулись травы на склонах ущелья, качнули ветвями кустарники, налетел спасительный ветер и освободил меня от несносных насекомых. Но не от сорок: им ветер нипочем.
С легким криком над ущельем поднялись пустельги. Их много, не менее десятка, наверное, целое семейство Птицы, как и я, рады ветру и, играя, стремительно носятся в воздухе, планируют. Чуть ослабнет ветер — раскрываются белые хвосты, расправляются крылья. Ветер усилится, его подъемная сила увеличится — и хвосты складываются, крылья сужаются. Еще сильнее подует ветер крылья полускладываются, хвосты сжимаются в полоски, планирующая поверхность резко уменьшается.
Я забыл про невзгоды, карабкаюсь на скалы поближе к птицам и нацеливаю на них фоторужье. А сороки отлично знакомы с кознями человека. Вид ружья, хотя и не настоящего, усиливает их тревогу. Истошные крики становятся еще громче, и гранитные скалы повторяют их многоголосым эхом.
Но пустельги не обращают внимания на сорок, не прекращают чудесную игру с ветром, наслаждаются полетом, ко всему остальному равнодушны, для них прекрасная воздушная игра выше всего остального.
Я тороплюсь, щелкаю затвором фотоаппарата и тоже доволен удачей. Кажется, ущелье Карагайлы подарило мне отличные снимки.
Ветер стихает. Пустельги рассаживаются по скалам. На меня снова набрасывается рой мух. Зато теперь не обидно возвращаться обратно…
В городе Алма-Ате, на пресечении улиц Абая и «Правды», на большом тополе сороки свили гнездо. Место здесь было очень оживленным: постоянно грохотали машины, шумели люди на автобусной остановке возле тополя с сорочьим поселением, и в плохо продуваемом воздухе висел густой автомобильный смрад. А птицам хоть бы что. Привыкли к городу за зиму, промышляя по свалкам мусора с остатками еды. Эти свалки привлекали многих. На них всегда толпились кошки, собаки, воробьи, вороны, грачи и голуби.
Гнездо сорок было обычным, добротным, но сколько я к нему ни приглядывался, птиц с птенцами не видал.
На сорочье поселение никто не обращал внимание. Горожане поглядывают вверх на небо лишь иногда, когда с него капает дождь или падает снег.
На следующий год сороки бросили старое гнездо и свили себе новое, чуть дальше от первого, по направлению к горам. И в этом гнезде я не видел никакого потомства. Так каждый год пара сорок, очевидно, одна и та же, строила новое гнездо, продвигаясь все выше и выше к горам, но недалеко друг от друга, оставаясь бездетными. Мне было очень интересно узнать, клали ли сороки яйца, высиживали ли их. Но для этого следовало забраться на дерево. А как это сделать в городе на многолюдной улице?
Шесть лет сороки безуспешно занимались строительством жилища в надежде обзавестись потомством, оставаясь бесплодными. Догадаться улететь из города они не смогли. Прижились на одном месте, так же, как и мы, люди, тоже привыкаем к своему селению или городу и очень неохотно меняем место жительства даже в пределах своей страны, предпочитая переносить многие неудобства и лишения. |