— По правде говоря, я испытывал жалость к ним обоим: к нему — потому что он методично убивал свою репутацию в глазах Джины, а к Джине — потому что я сочувствую любому человеку, которого преследует бывший жених или невеста. Она сама была смущена гораздо сильнее, чем я, практически посторонний для них обоих. Я не настолько близко знаком с Джиной, чтобы эта сцена могла произвести на меня впечатление.

— Кэнди-Анна говорила, что вы — большая любовь Джины! — шутливо заметила я.

— Кэнди-Анна начиталась женских журналов,— в тон мне отозвался он. Глаза его оставались ясными, спокойными.— У нас и не было времени на что-то подобное.

Теперь я обрела уверенность в том, что он скрывает правду.

— Возможно, она придала слишком большое значение вашему совместному путешествию в Лондон,— невозмутимо заявила я.— Она из тех людей, кто способен уцепиться за такой факт и все преувеличить.

Он потягивал vichyssoise, без труда подыгрывая моему стремлению казаться невозмутимой, спокойной.

— Возможно.

Я покраснела, сама не знаю почему, и смутно ощутила, что своей короткой репликой он дал мне отпор. Я принялась сосредоточенно вытирать рот салфеткой и лихорадочно изобретать новую тему для беседы.

— Янсены не говорили вам о том, что Джина звонила из их квартиры?— спросила я наконец, вспомнив, что мой знакомый из Скотланд-Ярда в ходе своего расследования связался с этой четой.— Они сказали вам об этом?

— Я не видел их обоих с субботнего утра,— ответил Гарт.— Мы ели ленч вчетвером в обществе Джины. После этого до конца уикэнда я занимался личными делами, а вечером в воскресенье вернулся в Париж.

— Но вы говорили с ними — с вашей партнершей — по телефону после этого?

— Да,— ответил Гарт,— сегодня утром я беседовал с Лилиан, но по телефону мы всегда говорим только о делах. Слишком дорого.— Он улыбнулся.— Мы, европейцы, не разделяем вашей любви к международным разговорам!

— Я не считаю это моей главной страстью,— сухо заметила я, вспомнив счета, присылаемые телефонной компанией в аккуратных плотных светло-бежевых конвертах.

— О да,— сказал он,— я забыл. Вами владеет другая, гораздо более интересная страсть. Как вы впервые заинтересовались ?

Я отметила, что он умел исключительно ловко направлять беседу в нужное ему русло. За время нашего долгого изысканного, восхитительного обеда я говорила вещи, которыми редко делюсь с незнакомыми людьми; крепкое вино ударило в голову, заставляя меня посвящать Купера в мельчайшие подробности моей жизни. Я говорила о Новой Англии и Нью-Йорке, о новой жизни и новом мире, о моих родителях, работе, увлечениях. Мы беседовали о театре, фильмах, литературе; я с удивлением обнаружила, что высказываю смелые, откровенные суждения по многим вопросам, которые прежде вызывали у меня смущение и скованность. Когда мы, сидя друг против друга, потягивали черный кофе и «Гранд Марнье», я поняла, что теперь он знает обо мне очень многое, в то время как я по-прежнему не знала о нем практически ничего.

— В каком колледже вы учились?— спросила я, помня, что английская система образования значительно отличается от американской, но полагая, что Купер получил где-то солидную подготовку.— Я хотела сказать, в каком университете?

— Я не учился в университете,— невозмутимо заявил он.— Мой отец обанкротился, и мне рано пришлось пойти работать, как Дэвиду Копперфилду.

— О,— произнесла я, не зная, что сказать.— Но вы закончили среднюю школу — получили аттестат?

— К счастью, да, поскольку мой отец успел снова встать на ноги, прежде чем мне исполнилось семнадцать лет. Однако если бы мне пришлось бросить школу раньше, это не имело бы большого значения.