— Так-так-так-так-так… Отыскать этого дурацкого барсука… Простой парень, брони не знает, о мече слыхом не слыхивал… лопух какой, деревенщина… тоже, вояка, во-во-во. Судьба отметила его чело… по лбу, стало быть, врезала чем-то увесистым, попросту говоря… мм… что ж там дальше-то, черти-дьяволы?

Моди добралась до вершины очередной дюны, замерла на одной лапе, почесала нос, пошевелила ушами:

— Во-во-во… Вот! С ним какой-то другой… гой… нагой… Изгой!.. Изгнанник… и что-то печененькое… Балда! Горячее, а не печеное… горит… пламя? Адово пламя, адские врата! Найти этого остолопа и доставить в целости и сохранности к его лордству в Саламандастрон, во! Ай да молодец, вспомнила, во, во!

Все еще балансируя на одной лапе, она осмотрелась.

К западу катит волны необъятное море, его темная лазурь встречается на далеком горизонте с прозрачной голубизной высокого летнего неба. Песчаный пляж мягко переходит в дюны, а в отдалении простирался лес. Не имея представления, куда ей идти, Моди подхватила горсть песку и запустила ее в воздух над головой.

— Природа-мать, куда скакать?

Ветер сдул песчинки в сторону далеких деревьев, не дав засорить глаза бесшабашной зайчихи. Моди присела в реверансе:

— Благодарю, мадам Природа.

Она понеслась в направлении леса, бормоча на ходу:

— Барсук с судьбою на броне, чело высокое в огне… Ой, нет, не на броне судьба, во лбу, во-во… Ха-ха, но лбу звезда горит… Пылает, во… Нет-нет, не звезда горит, изгнанник пламенный при нем, сидит, не знает, что почем… за пазухой сидит, трусливый, меча боится больше сельской жизни простого пахаря… Изгой пылает… меча не знает… Да нет же, старая балда, все перепутает всегда… Ничего-ничего, во-во, когда надо будет, всё сразу вспомню…

Первую ночь Моди провела в дюнах. На рассвете она позавтракала овсяным хлебом и запила водой.

— Во-во, водица да корочка сухая… А эти обжоры в столовке уписывают за обе жирные щеки, аж глаза вылезают, уши обвисают, усы торчат, хвосты ворчат, во-во-во… ну, где-то там урчит, а как же… в брюхе набитом, тьфу… Ладно-ладно, вернусь — наверстаю.

Мысль о горячей пище воодушевила Моди, и она завела тут же сочиненную — точнее сочиняемую на скаку — лихую, развеселую песню.

Сама того не заметив, Моди постененно сбавила скорость и вдруг заметила крота с тачкой, который еле тащился за ней. Старый крот, запыленный и ободранный. Идет и ревет, всхлипывает. Она остановилась, и крот ткнулся в нее тачкой. Бедняга ничего перед собой не видел, слезы затуманили глаза его. Моди протянула ему платок:

— Во-во, дружище, что с тобой стряслось?

Крот выдул в ее платок содержимое своего объемистого носа, всхлипнул, тяжко вздохнул:

— Хурр, мисс, нет песенки печальнее на свете, чем завыванья горестные эти… не слыхивал я такой песни во всю жизнь свою, нет, нет…

Озадаченная Моди принялась его утешать да успокаивать:

— Да брось ты, дружище, утри слезки, престань, перестань… Так, пустячок песенка, только что сочинила, во…

Крот прекратил плакать, как будто бы сожалея об этом:

— Хурр, а я так люблю добрую печальную песню… Поплачешь — и сразу на душе легче, приятнее, и тело отдыхает…

Моди недоверчиво покачала головой:

— Ну, извини, что помешала тебе нюнить. Во, заплачь снова, только и делов-то…

Крот вежливо провел лапой по носу и протянул ее Моди:

— Нет-нет, мисс, спасибо, я уже закончил на сегодня. Меня зовут Бангвен-отшельник. Вы, должно быть, после такого пения устали, проголодались.