ЕГО ЛЮБОВЬ

Тихая, немного смешная жизнь Мариенгофа и Никритиной потечёт себе дальше — с новыми, всякий раз не оправдывающимися надеждами, с привычными уже неудачами.

Громких событий с ними не случится — самое громкое отшумело, и самое больное — отболело.

Только его душевное и яркое чувство к жене так и не иссякло.

Если рассматривать поздние фотографии Мариенгофа и Никритиной — на прогулках и курортах, можно подумать, что эти милые люди только что познакомились и у них поздняя, романтическая страсть. Муж постоянно смотрит на жену и весь лучится от счастья.

Да и ревновать он её, по-видимому, так и не перестал.

Известность Никритиной теперь была, в отличие от тех времён, когда они познакомились, посерьёзнее, чем у мужа.

Только после войны Мариенгоф узнал, что когда в 1944 году Никритина выезжала со спектаклями на фронт, она танцевала с самим Рокоссовским — уже тогда легендарным и прославленным военачальником.

Мариенгоф, наверное, весь задрожал от негодования — а Никритина уверила его в том, что во время танца они обсуждали, каково Рокоссовскому пришлось в сталинских тюрьмах.

Что ж ещё можно во время танца обсуждать?

В 1947 году Ивнев зашёл к ним в гости, поболтали, потом Мариенгоф говорит:

— Мне надо срочно уходить. Пойдём вместе. Одного я тебя не оставлю с моей женой.

А Мариенгоф ведь знал, что Ивнев имел в молодости половые предпочтения не совсем обычные — это же было предметом их с Есениным шуток над ним!

Но всё равно не оставляет с женой! Которой 47 лет!

Впрочем, как тут же замечает Ивнев в своих воспоминаниях: «Что касается Никритиной, его любимой “Мартышки”, то она оставалась такой же, как в давние времена Таировского театра».

В 1950 году, в пьесе «Остров великих надежд», Мариенгоф передаёт приветы не только своей имажинистской юности, но и жене — к примеру, дав прекрасной героине Жене прозвище Мартышон.

Там есть один знаменательный диалог, который (если бы пьеса была поставлена) любимая жена непременно услышала бы со сцены. Разговаривает эта самая Женя с героем по имени Захар.

«Женя (долго смотрит ему в глаза). У вас в глазах чёрным по белому написано: “А всё-таки, Мартышон, я тебя — чёрт тебя дери”…

Захар. “Чёрт тебя дери” не написано!

Женя. Ну, что-то в этом роде».

Человеку 53 года — а он всё сюрпризы устраивает жене.

Не совсем хорошо, конечно, но у нас есть возможность заглянуть в письма Мариенгофа к Никритиной начала 1950-х, хотя едва ли они откровенней его стихов.

«Скучаю по тебе, Мартуха, любовка ты моя.

Длинный».

«Лето уже, вероятно, будет в Одессе, когда встречусь со своей миленькой. Отсчитываю дни, как гимназист перед каникулами.

Целую и обожаю. Твой Толюн».

«Не забывай, Люха, своего длинного обожателя.

Твой, твой!»

«Любонька! Сладенькая! Вкусненькая! Солёненькая! Коньячная!»

«Целую ручки и ножки и то местечко, из которого они произросли.

Твой Толюха».

«Живу тобой, рад, что набежали у тебя пиры… что ты у меня пропускаешь рюмочки и возвращаешься домой, как хороший кутила, под утро… Только они уже, наверное, кончились, ваши гулянья?»

«Любушка, а ты ведь всё-таки не знаешь, как я тебя обожаю!»

«Нынче я тобой наказан, сижу без твоих чудных каракуль. Бог тебе простит это, миленькая!

Скоро ли уже расцелую в горяченькие губы?

Твой».

И вот уже 1959 год на дворе, Мариенгофу — за шестьдесят. И вдруг он сочиняет короткое и жуткое стихотворение.

Может, стихотворение и не к Мартышону обращено, конечно.