Анна понимала, что подвергается сейчас огромной опасности. И так будет до тех пор, пока эта маленькая семейка не потеряет ее из виду. Однако сделать это было практически невозможно. Анна не могла ни уйти вперед, ни отстать настолько, чтобы оказаться далеко позади. В этом случае родители девочки наверняка начали бы оглядываться и тревожно перешептываться между собой, привлекая тем самым всеобщее внимание к Анне.

Нет, ей лучше держаться впереди. Так она будет менее заметной. Пусть они пялятся на нее, оставаясь за ее спиной, решила она, и продолжила тихо молиться.

Тау Чжи-Ган слушал, как поют кули, и чувствовал, что его тело двигается в такт их песне. Слова у песни были простыми. «Подставь свое плечо», — пелось в ней. Песня звучала все громче и сильнее, и вслед за ней в небеса уносилась его ликующая душа. Казалось, что это Китай дышит своей огромной грудью, и его энергия кви парит в воздухе над сотнями и тысячами людей, занятых тяжелым трудом на благо своей любимой страны. Сидя в паланкине на берегу Великого Китайского канала, Чжи-Ган ощущал себя смиренным и жалким, но в то же время могущественным и свободным от всяческих предрассудков и суеверий. Однако всеми его чувствами управлял неукротимый и тщательно скрываемый гнев.

По этому каналу в Китай попадало самое большое зло, имя которому опиум. Эту отраву доставляли корабли, ее привозили люди, и иногда даже казалось, что она просто прилетает сюда по воздуху. Все, начиная от императорских чиновников высочайшего ранга и заканчивая самыми несчастными бедняками-крестьянами, во что бы то ни стало стремились заполучить этот серо-коричневый западный яд. Его разделяли на небольшие горстки и упаковывали в плотную бумагу. Несмотря на то что по цвету это снадобье напоминало обычную уличную грязь, а по вкусу было и того хуже, все население Китая постепенно поддалось его пагубному влиянию.

Чжи-Ган тяжело вздохнул, рассеянно наблюдая за едва уловимой игрой света и теней. Его близорукие глаза больше ничего не различали. Он не мог видеть того, как белые люди распространяли заразу по всему Китаю, но он ощущал ее так же явственно, как ощущал биение собственного сердца. Он — императорский палач, и поэтому ему необходимо найти эту заразу и покончить с ней, а иначе покончат с ним самим. Так сказал сам император Китая.

Охранник, стоявший рядом с палачом, вдруг напрягся. Это не укрылось от внимания Чжи-Гана. Что же такое он увидел? Скорее всего, ничего необычного. Его охранники проявляли сверхъестественную бдительность, желая таким образом выслужиться перед ним. Они не знали, что за последнее время положение Чжи-Гана при императорском дворе значительно ухудшилось. Но это не имело особого значения. Для них самым главным было видеть внешние проявления власти и могущества. По правде говоря, даже самые зоркие из всех китайских палачей не могли разглядеть все тюки, набитые мерзким коричневым опиумом, которые перевозили по Великому каналу.

Не поворачивая головы, Чжи-Ган скосил глаза в сторону своего друга-слуги, который нерешительно переминался с ноги на ногу. Так как Фэн Цзин-Ли стоял очень близко от него, его фигура казалась ему неясным и бесформенным пятном.

— Что ты видишь? — спросил Чжи-Ган, словно пытаясь проверить его.

— Я вижу женщину. Она… не похожа на остальных, — прошептал Цзин-Ли.

— Интересно, чем же?

— Она идет как-то уж слишком уверенно и твердо, хотя, как и подобает женщине, низко склонила голову.