— Бедняга Мейнард, — прошептала Линии, касаясь руки Беатрис.

— Мы должны за него молиться, — шепотом ответила ей сестра, и Линии тотчас же ее послушалась.

Она покорно склонила голову и принялась вместе с сестрой возносить молитвы за старшего брата, который никогда не оказывал им даже мимолетного внимания. Впрочем, нет, все-таки оказывал, когда хотел обвинить свою «проклятую богом сестру» — как он имел обыкновение называть Линни — в каких-нибудь греховных поступках, ответственность за которые целиком и полностью лежала на его совести.

«Сегодня все это уже не имеет значения», — напомнила себе Линии, пытаясь сосредоточиться на словах молитвы, которые нежным голоском произносила Беатрис, обращаясь к небесам: «Просим тебя, всеблагой господь, спасти жизнь нашего любимого брата. Спаси также дом наш, наше семейство и всех наших людей от напавшего на нас дикого зверя в человечьем обличье. Помоги, господи, нам, твоим верным слугам, в этот час скорби и печали…»

Молитва продолжалась долго, Беатрис молилась с упоением, а вместе с ней — чуть ли не в унисон — возносили свои молитвы и все собравшиеся в зале, наполняя воздух в завешенном ткаными коврами помещении неумолчным гулом.

Но вот двойные двери зала с шумом распахнулись, и вошел сэр Эдгар собственной персоной. Словно по мановению волшебной палочки, все звуки стихли и в просторном, заполненном людьми зале установилась мертвая тишина.

Линни и до появления отца была напугана предостаточно, но стоило ей увидеть его искаженное злобой и страданием лицо, как ее страхи возросли десятикратно. Ей доводилось видеть своего отца во гневе. Знала она также, как он выглядит, когда его обуревает бес жестокосердия. Приходилось ей-и не раз — видеть своего отца в абсолютно пьяном, непотребном виде, но таким растерянным она не видела его никогда — до сегодняшнего дня. И никогда еще не видела она его разбитым наголову. — Расступитесь все, — возгласил замковый сенешаль, сэр Джон. — Дайте пройти милорду! — Он принялся расталкивать сгрудившихся в зале людей плечами и локтями, дабы расчистить дорогу сэру Эдгару к возвышенному месту в зале, где находились его родственники и домочадцы. И вместе с криками сенешаля по залу распространилось уныние, свинцовым грузом нависшее над головами собравшихся.

Линни и Беатрис, прижавшись друг к другу и трепеща, стояли по левую руку от своей величественной бабки. Та не двигалась, опершись на клюку, и следила немигающим взором за тем, как неверными шагами к ней приближался ее единственный сын.

На какое-то краткое мгновение Линни даже зауважала эту женщину, хотя леди Хэрриет издевалась над ней всю ее недолгую жизнь. За все эти годы она не удостоила девушку ни единым ласковым взглядом или добрым словом. Всю свою любовь леди Хэрриет отдала Мейнарду и — в значительно меньшей степени — Беатрис. К Линни же она ничего, кроме злобы, не питала.

Тем не менее стальной характер этой женщины сейчас как нельзя лучше пришелся ко двору. Когда мать с сыном встретились взглядами, Линни сразу поняла, кто из них двоих сильнее духом.

— Они схватили его… нашего Мейнарда, — начал сэр Эдгар тихим, страдальческим голосом. — Он у них в плену и, судя по всему… окончательно сломлен… Они его возят в тележке для свиней.

Его голос прервался, трясущейся рукой сэр Эдгар прикрыл глаза. При виде страдания, запечатлевшегося на лице у отца, Линни сама едва не расплакалась.

— Бедненький Мейнард… Бедненький Мейнард, — без конца повторяла Беатрис, до боли сжимая руку Линни.

Одна только леди Хэрриет осталась и в горе несокрушимой, словно скала.

— Кто этот негодяй, присланный сюда по воле развратного Генриха, дабы напасть на нас в нашем же собственном доме? Кто это исчадие ада, прибывшее сюда, чтобы убивать наших сыновей и бесчестить наших жен и дочерей?

Сэр Эдгар отнял руку от глаз и поднял к матери искаженное мукой лицо.