Изменить размер шрифта - +
Дайте волю памяти. Представьте нам так называемый прекрасный свет. Блестящие, великолепные дома, на паркете цветущие сады всех климатов, прелестная музыка, соединение красоты… мильоны истрачивают на балы, и прекрасные балы, – для чего же? – для того, чтобы выказать холодную, мраморную красоту Зизи, какой-нибудь Мими; чтоб выставить на паркете бездушные истуканы, для которых в наш век бесчудесный нет Пигмалионов; чтоб рассадить ходячие восковые кабинеты (?) за зеленые сады; чтоб взмостить на ходули пигмеев; чтоб в праздничные слова одеть буднишние мысли… Не правда ли, в этой поэтической раме – какая прозаическая картина! согласитесь, что для нее не нужны ни волшебные звуки, ни аромат Востока… А наши бальные сборища не похожи ли на эту картину? Как мало исключений, князь! как мало у нас жизни! мы танцуем, играем в вист – мы не веселимся даже… (Ч. 1, стр. 115–116).

 

 

Муж, который книжными фразами, так простодушно, но прикрываясь даже светскою шутливостию, хвалит другу своему жену; жена сидит тут же и, в свою очередь, книжными сентенциями резонерствует о природе и обществе: – будто бы это общество возвышенных душ, будто бы это князья и графы!.. А бедный Ипполит от всего этого в восторге – чудак!.. Положим, что все сказанное Альмою справедливо, верно, основательно; но какая же женщина (а тем более идеальная, поэтическая, «непостижимая») будет разговаривать по-книжному?..

 

Две последние части наполнены почти одною перепискою героев романа Ипполита и Альмы. Что же в этих письмах? – Исповедь двух душ, страдающих и блаженствующих в роковой, но высокой страсти? – Откровения любви, мистика сердца, глухие диссонансы страдания, разрешающиеся в гармонию блаженства?.. Ничуть не бывало: это просто общие места (длинные, растянутые, беспрестанно повторяемые) на жалкую тему: «я люблю тебя», «ты любишь меня», «мне скучно без тебя», и т. п. В этих фразах, в этих восклицаниях не ищите ничего недосказанного, но веющего музыкою чувства, горящего светом мысли; тут все высказано обстоятельно, точно, подробно, и потому ничего не высказано, а только много насказано… К довершению же всего Ипполит растягивает свои письма выписками из разных дорожников и Guides des voyageurs[1 - путеводителей для путешественников (франц.). – Ред.], описывает Дрезден, Рим, Неаполь, ничего не говоря о них нового…

 

Вообще, в этом романе поражает вас какая-то слишком юная, детски молодая откровенность – в чувстве, в манере высказывать, и вместе с этим какая-то устарелость в мнениях. Обе эти силы борются между собою, и борьба разрешается во что-то странное. Герман, давно не видевшийся с другом своей юности, с Ипполитом, зовет его приехать в Петербург, где нашел ему хорошее место. За этим следует целый трактат о дружбе, которая, по словам автора, принадлежит уже к преданиям старины, ибо-де теперь уже нет дружбы. И что же? По приезде в Петербург, Ипполит, этот новый Орест, говорит своему Пиладу:[3 - Орест и Пилад – персонажи античной мифологии, неразлучные и преданные друзья.] «Нет, граф, я не в силах объяснить вам благодарности моей! Вы так радушно, так неожиданно доставили мне средство быть полезным в службе и быть неразлучным с вами!» Тогда Герман, называя его «добрым товарищем», просит его оставить «вы» и говорить «ты» (ч. I, стр. 45). Странная была в старину дружба, если она допускала такие китайские церемонии!.. Несколько месяцев сряду Ипполит, под разными предлогами, уклоняется от знакомства с женою своего друга. А почему? – Видите ли, в Дрезденской галерее так поразило Ипполита Доминикиново изображение Иоанна, что он приобрел себе Миллерову гравюру с этой картины и никогда с нею не разлучался. Будучи в Москве, получил он от своего друга письмо, приглашавшее его переехать в Петербург; тут взгляд на гравюру поразил его каким-то тяжелым и грустным чувством, от которого он едва рассеялся в Английском клубе.

Быстрый переход