Подошел троллейбус. Я сел из осторожности впереди, поближе к водителю — чем черт не шутит: может, я не заметил, а за мной следят, может, нисколько и не перехитрил их, они ожидали побега и теперь… Что теперь, не знаю, но лучше не рисковать.

Выйдя из троллейбуса, я опять оглянулся и довольно долго петлял, запутывая следы. У гаражей не было ни души, мне стало жутко и как-то предсмертно тоскливо. Позвонить Алексу? Позвонить и ждать, когда он подъедет, торчать у гаражей, дожидаясь? Нет, так страшней и опасней: глухой район, безлюдная местность — прекрасная сцена для постановки новой дьявольской пьесы.

Замок защелкал ужасающе громко: раз, два, три. Дверь взвыла, призывая чудовищ. По спине заструились капли. Умирая от жути, я заглянул в непроницаемый мрак гаража. Где-то справа на полке у меня был фонарик, где-то справа же, чуть выше был выключатель, а где-то в кармане зажигалка… Я не воспользовался ни одной из этих возможностей, на ощупь, не включая света, пробрался к машине, осторожно вывел ее, запер дверь, заставляя себя ни о чем не думать, ничего не представлять, и все же не переставая думать: будь что будет, неотступно представляя…

Все обошлось, все обошлось. Я выехал на трассу — пустую по ночному времени, за мной никто не следовал. Вероятно, я все же их перехитрил, они полагали, что из бара я отправлюсь прямиком домой, а завтра снова стану разносить письма. Вероятно, на этом был построен весь их дьявольский план, и они так в нем были уверены, что даже не посчитали нужным перестраховаться. Что ж, значит, я выиграл. Я буду ехать всю ночь, а потом затеряюсь в толпе.

Я мчал на предельной скорости — свободно скользил, но не получал от этого наслаждения: ехал для того, чтобы ехать, уехать как можно дальше, как можно быстрее. Пробегали деревни редкими огнями, но я не сбавлял скорости. Я только помнил, что наконец-то стал ясно мыслить, голова работает превосходно: вот разгадал же их план и смог перехитрить. У меня есть паспорт и немного денег, а главное — огромная фора во времени. Мчался, злорадствуя — радуясь и все же ужасно боясь, ожидая каждую минуту подвоха: выстрела в спину, внезапно вылетевшего неизвестно откуда грузовика. Временами мне представлялось, что в машине я не один: некто притаился на заднем сиденье, злорадствует — радуется, выжидает удобный момент, чтобы приставить нож. Или, что еще страшнее, разыграть новую сцену из якобы забытого мною прошлого. Мчался, радовался, боялся, не замечая, что черные очки мешают видеть дорогу, что козырек бейсболки заслоняет обзор, что окно приоткрыто и страшно дует, что трасса скользкая после дождя. А потом вдруг некстати вспомнилась авария. Отец, Тоня, невыносимо бугристый линолеум больничного коридора, когда сказали… когда приговор объявили… и страшный вой. Мама не умерла, справилась. Справилась и Тонечка. Мы все справились, смогли пережить. Я с головой ушел в компьютер. Мама ушла в свою работу. Тоня осталась дома одна. Мы так редко посещаем могилу на кладбище. Там всегда ветер и чаще, чем в городе, дождь. Странно, но эти воспоминания меня успокоили.

Я сбавил скорость. Понял, что замерз, и закрыл окно. А потом снял очки, снял бейсболку, вспомнил, что не ужинал, вспомнил, что предыдущую ночь не спал. Где-то по трассе должна быть гостиница. Небольшой, мрачноватый придорожный отель без названия. Года два назад я частенько проезжал мимо и все представлял, что гостиница эта невообразимо грязная, не по-гостиничному негостеприимная: хмурый, заспанный портье, неубранные комнаты, ободранные койки с панцирными сетками, скрипучие деревянные, давно вышедшие из моды стулья. И всегда, даже в жаркий летний день, там сыро и холодно. Остановиться в такой гостинице можно только от полной безысходности. Но сейчас я вдруг захотел там оказаться — невыносимо стало клонить в сон.