Кстати, о времени. Взглянув на часы, Уэстон поднялся со стула.

– Гретхен, ты уже получила факс от юристов? – спросил он. – Я бы хотел, чтобы мисс Прайс на него взглянула.

К счастью, Гретхен уже подготовила документ. Там, где следовало поставить подпись, стояла галочка. «Наконец-то она приходит в чувство», – подумал Джефф. Вероятно, на нее подействовал свежий воздух в патио. Как и на него.

Джефф положил документ на стол перед хозяйкой, достал ручку и указал ей, где надо подписать.

– Что-то не так? – спросил он, заметив, что она задумалась.

Мисс Прайс, вздохнув и нахмурившись, подняла на него помрачневшие глаза.

– Да, – кивнула она. И добавила: – Здесь вообще все не так.

– Как это все? – остолбенел Уэстон. – Вас не устраивает сделка?

– Мистер Уэстон, я буду с вами откровенной. – Она чуть наклонилась вперед, ожидая его реакции. – Так вот, я не намерена заключать сделку с «Эдван дайверсифайд». Ни сегодня, ни завтра, ни когда бы то ни было.

Это был наивысший момент прозрения и понимания истинного положения вещей для Джеффа Уэстона. Он не моргнул, не дернулся, не вздрогнул, его зубы не заклацали и не превратились в пыль, из его ушей не повалил дым. А вот внутри он превратился в машину для китайского бильярда. И маленький серебряный мячик его пульса яростно бился о каждый задетый им уголок.

Джеффа только что вежливо ударили в самое больное место. Он бы должен был хватать ртом воздух, но больше всего Уэстону хотелось рассмеяться. Не над хозяйкой дома, а над самим собой, над ситуацией, которую он так глупо недооценивал.

Глава 3

Эммелина Прайс, по обыкновению переходя от окна к окну, опустила шелковые шторы. Это уже стало для нее ритуалом – как пятичасовой чай или музыка после обеда. Розовый закат постепенно темнел, обретая пурпурный оттенок. Приближалась ночь, а вместе с ней и детский страх темноты, который долгие годы не беспокоил ее, но теперь, когда они грозились отнять дом, ее рай, страх вернулся, и она нередко чувствовала себя как ребенок после ночного кошмара.

Этот дивный, старинный викторианский дом был единственным местом, где она когда-либо чувствовала себя в безопасности. Большая часть ее раннего детства прошла в напряженной обстановке постоянно ожидаемых неприятностей и кошмаров, источником которых являлся воспаленный мозг ее душевнобольной матери. Эммелине исполнилось шесть лет, когда бабушка смогла наконец-то отправить свою дочь на лечение, а внучку забрать к себе, в этот дом. Лишь в шесть лет Эммелина узнала, что такое безопасность, что такое любовь.

Совсем скоро задняя гостиная, которую она предпочла бы называть музыкальной комнатой, согреется и осветится мягким светом каминного пламени, а она сядет за инструмент и будет играть пьесу, которая одновременно и взбодрит и успокоит ее. Возможно, сегодня вечером это будет пьеса Шуберта.

– Эй, Эммелина!

– Потише, Спайк, – попросила она парня, который с грохотом ввалился в комнату из кухни, где наводил порядок после обеда. Это была одна из его домашних обязанностей.

– Но я же ничего не разбил сегодня, – с ухмылкой заметил он.

Эммелина опустила последнюю штору и улыбнулась своему воспитаннику.

– Должно быть, у фарфора по этому поводу праздник, – пошутила она.

Спайк торжествующе поднял вверх большие пальцы рук, а серьга в его ухе, казалось, подмигнула Эммелине. «Интересно, – спросила она себя, – что Джефф Уэстон подумал о мальчике, о его местами выбритой голове и о мешковатых джинсах, которые Спайк не снимал ни днем, ни ночью?»

Четыре года назад Эммелина ввязалась в настоящую уличную драку.