Игнат и Жека категорически отказались идти на лоховские условия. Остальные восприняли новость с радостью и энтузиазмом.

И вот я брожу по вокзалу и жду экспресс. Димидко так и не вышел на связь, в поезде с парнями его не было, и на ум приходили безрадостные мысли, что он слился. Предпочел семью карьере. У него ведь двое детей, сын в шестом классе, дочь во втором.

И если жена поставила вопрос ребром: семья или футбол, вполне возможно, что он выберет первое. И никто не в праве его за это осудить.

Вот только как же мы? Нам же без толкового тренера никуда, ведь через полтора месяца первая игра с «Волынью» из Луцка! Неужели трудно просто написать: извините, парни, но отбой тревога?

Не ожидал я от него такой подставы.

Да и женщины меня поражали. «Дорогой, я всего лишь хочу, чтобы ты много зарабатывал, но все свое время проводил со мной. Неужели это так сложно?»

И правда, неужели сложно понять, что если не давать мужчине реализовываться, держать его на цепи, то ничего хорошего не будет? В лучшем случае он в итоге все равно сбежит, упустив множество возможностей. В худшем — сопьется и во время скандалов будет винить супругу в неудавшейся жизни и обломанных крыльях.

Наконец объявили прибытие экспресса, и я побежал на первый путь, отмечая, как же свободно дышится без турникетов! Никто в сумку не заглядывает, не чувствуешь себя в загоне. Да и школы в этой реальности не обнесены забором, все простое и слегка наивное, как в моем детстве.

Если бы еще Димидко нашелся, было бы вообще прекрасно.

Показалась серебристая остромордая голова экспресса. Заскрежетали тормоза. Я вытянулся, вглядываясь в затемненные стекла, но видел лишь силуэты.

Наконец двери распахнулись. Первым вылетел Микроб с гитарой и огромной сумкой, куда можно было бы поместить его самого. Сделав несколько шагов в сторону, чтобы не мешать выходящим пассажирам, он бросил сумку и заорал:

— Нерушимый!

— Качай Нерушимого! — крикнул Погосян, высунувший голову из экспресса.

Проходящая мимо старушка аж дернулась от его крика и за сердце схватилась.

Погосян наконец освободил проход, вытаскивая гигантский рюкзак, прислонил его к сумке Микроба, и они вдвоем рванули навстречу, повисли на мне, будто бы я забил гол.

Отстранившись, Мика дал мне пять и восторженно проговорил:

— Удивил, брат! Я уж думал — конец моей карьера! Домой ехать, в армию идти. Отец так и сказал: не хочешь универ — иди в армию!

Ветераны вышли последними: Матвеич, Гребко, Колесо и Ранюков, пожали мне руку. Кореец сказал:

— У Дрозда жена в позу встала. Он в понедельник обещал приехать, на первом экспрессе. Нюк, как же тебя твоя отпустила?

— Машину ей отдал. Теперь мне новая нужна. Придется работать не покладая ног.

Гребко послушал их и сказал:

— А я и не знаю, кого благодарить за мою Татьяну. Золотой человек.

Вспомнилась моя Алена. Значит, кроме нее, есть и другие понимающие женщины. Только ведь надо, чтобы еще и заискрило! Без этого тоска смертная.

Колесо потянулся и сказал:

— Как я вовремя развелся! Больше — ни ногой туда. И вам, щеглам не советую. По б…дям дешевле будет!

— Русский матрос, задать умеет правильный вопрос, — пропел Микроб.

— Ты мне коллектив не развращай! — нарочито-грозно сказал Матвеич, пожимая мою руку.

Я шагнул к Клыкову, мнущемуся поодаль, поздоровался, похлопал его по плечу. Гребко покосился на Колесо снисходительно.

— Тебе жениться на тех б….х, что два пальца. Люблю-не могу! Сегодня женишься, завтра разводишься. Ходок со стажем.

Матвеич хохотнул и спросил у Ана-Колеса:

— Сколько у тебя ходок?

— Пять официальных, — ответил он с некой долей гордости.