Поскольку комендантский час, и раньше семи показываться на улице нельзя, я принял душ, наконец хорошенько отмыл кровищу, которая на меня натекла из простреленной головы Изварова.

Потом я сварил себе кофе. Выпил. Но так по нему соскучился, что сварил еще. Дождался семи часов, оделся в тот самый заляпанный кровью и прокуренный спортивный костюм и рванул домой. То есть в съемную трешку, готовый выгребать по полной от Саныча за свой вчерашний прогул.

Итак, сегодня девятое. Игра шестнадцатого. Шесть дней, чтобы не привести себя в форму — более менее размяться и избавиться от крепатуры.

Автобусов опять не было, и я поехал на такси.

Вот он, знакомый дом. Знакомый двор. Словно только вчера я тут был. По лестнице я взбежал на этаж, где жили ветераны «Титана», вдавил кнопку звонка. За дверью завозились.

— Мотать мой лысый череп, кого я вижу! — донесся голос Гребко. — Саныч, ты посмотри, кто явился! Свистать всех наверх!

Дверь распахнулась. На пороге появился довольный Димидко, за его спиной маячили остальные, и каждый тянулся пожать мою руку. Саныч затащил меня в квартиру.

— Давай, заходи, Нерушимый! Фу, ну и провонял! Ты там не закурил?

— Нет, но нанюхался…

— Андрюха, — обернулся Саныч к Матвеичу. — Зови сюда пацанов! Неруш из первых уст расскажет, как страну спасал и что за фигня вообще творится.

Я осмотрелся. Как же хорошо! Наконец-то я дома!

Через пару минут спустились Погосян, который сразу сграбастал меня в медвежьи объятия, Микроб, Клык и переехавший к ним защитник Думченко. Мы с ним не успели сдружиться, белорусы до сих пор держались особняком.

— Нерушимый, мать твою! — ревел Погосян во всю глотку своей щедрой южной души. — Ты с нами! Ну наконец-то!

— Я знал, что так и будет. — пожал мою руку Микроб. — Мы все рады.

Клык тоже пожал руку, но — молча, лишь кивнул. Думченко похлопал по спине.

— Сан Саныч, — сияя всеми частями тела, воскликнул Погосян, — даешь праздник в честь свободы Нерушимого! С шампанским и стриптизершей в торте!

Димидко махнул рукой:

— В честь такого события — даю! Со стриптизершей, но без шампанского. Сухой закон!

— Да будь ты человеком! Какой такой закон, когда друга освободили!

— Мы ж немного, — поддержал его Микроб. — Чисто символически!

— Одну бутылку, — пошел на уступки тренер.

Погосян принялся торговаться:

— Ну как так — одну? И накапать не хватит, нас двадцать человек, даешь три!

— Хрен с вами — три! — согласился Димидко и воздел перст. — Но чтобы не больше!

— До семи управимся? — спросил я. — Лиза волнуется. Хочу с ней встретиться.

— Ну вот, начинается, — проворчал Погосян с нотой зависти в голосе. — Как появляется баба, так пацан больше не мужик, друзья по боку.

Микроб покосился на него с неодобрением:

— Кто бы говорил! Ты, поласкун, первым делом к женщине побежал бы потребности удовлетворять.

Меня усадили на диван в гостиной, и я рассказал то, что было можно; про телепатию Семерки и то, что сбежал, загипнотизировав вертухаев — ни-ни.

— Шуйский… кто бы мог подумать, — протянул Саныч, когда я закончил. — А Лев Витаутович вернется?

Я пожал плечами.

— Не знаю, ему, говорят, сильно досталось, и связи с ним пока нет.

— Так выходит, — заключил Матвеич, — что если бы ты не сбежал, заговор не вскрылся бы?

— Может да, может нет.