Дарина обернулась, встала между мной и Погосяном.

— Уж поверь, мы много где побывали. — Колесо проводил взглядом ту самую узбечку, вздохнул: — Какая! Восточные красавицы — моя слабость. Глаза у них черные, глубокие, падаешь и тонешь, тонешь…

К Дарине все привыкли и воспринимали ее как своего парня, да и она пообвыклась, не тушевалась при ветеранах, хоть и обращалась к ним на «вы».

— Василий, — она взглядом указала на грудастую даму, направляющуюся к гостинице, — посмотри, какие г… глаза! Точно четыре карата, а то и пять!

Погосян хохотнул. Дама яркая, ничего не скажешь: белая кожа, миндалевидные глаза, правильный овал лица. Не узбечка, скорее крымская татарка, их депортировали сюда после войны, и они прижились, не все уехали на историческую родину, когда стало можно. Даже Клыкова дама заинтересовала — он аж рот открыл.

— Давайте Роману скинемся на одноразовую подругу? — предложил Колесо.

Клыков одарил его недобрым взглядом и промолчал.

Не прошло и десяти минут, как у входа в гостиницу собрались все. Я думал, мы поедем на том же автобусе, что нас привез и стоял неподалеку, но Матвеич хлопнул в ладоши и объявил:

— Ну что? Пошли?

— Пешком? — удивился Гусак. — А по центру пошариться?

— Мы и так в центре, болван, — осадил его Думченко.

— Нам только парк пройти — и будет рынок, — объяснил Матвеич и зашагал прочь, возглавив стадо.

В парке пахло шашлыком, гуляющие пели песни, бегали друг за другом детишки с красными флажками — только и мелькали белые, черные, рыжие макушки. Детей развлекал робот в костюме из коробок, покрашенных серебрянкой.

Вдоль дорожек стояли столики с пирожками, самсой, чебуреками и даже — передвижные мангалы, где шашлыки с шипением роняли сок на угли. От ароматов кружилась голова, желудок ревел, перекрывая музыку.

Насколько Рига отличалась от привычных городов, и до чего-же все понятно здесь! Хотя казалось бы — Узбекистан! Но тут почти как дома, только теплее.

В стороне от торговцев едой бил фонтан, оккупированный детьми и старушками, что кормили голубей, а на газоне, завидев добычу, притаился матерый рыжий котяра, которого наш фотограф заприметил и стал на него фотоохотиться.

Из всех гуляющих только старухи и были в национальной одежде: цветастых рубахах до колен и такого же цвета брюках. В тени платана дремал сидящий в тачке старик в тюбетейке.

Парни сразу же налетели на еду, набрали пирожков и принялись на ходу жевать, а Погосян восхищался:

— По пятьдесят копеек! Ваще даром! А вкусные, что капец!

— Не нажираться! — орал Димидко, осознавший свою ошибку. — А то завтра на унитазе будете сидеть!

— До рынка потерпите, — уговаривал всех Матвеич.

Гребко вспомнил старинные приключения:

— А помните, как мы в Тбилиси всем основным составом вот так же обожрались, а потом в больничку угодили? Я, пожалуй, воздержусь.

Димидко взбледнул, сглотнул слюну, но голодающие уже дорвались до еды. Оставалось надеяться, что все обойдется. Даже мне как-то тревожно стало.

Рынок был огромен. Но вместо базара с коврами, котлами и фруктами нам предстал обычный советский рынок под крышей на опорах, и с бетонными прилавками. На периферии громоздились лавки с едой, фруктами, мясом, в том числе — свининой, и кафе. Но больше тут было уличных торговцев, которые готовили под открытым небом. Покупатели рассаживались за столики, в изобилии расставленные вокруг, и из картонных одноразовых тарелок уплетали плов, шашлык, чебуреки, какие-то котлеты, которые жарились прямо на шампурах.