|
е. не ходит пешком), так зачем же поставлен он надо мною?» Угодить на пасомых было невозможно. Если пастырь проявлял, напротив, аскетические наклонности, его тоже позорили на всех перекрестках, как было, например, с Григорием Богословом. Златоуст говорит: «Что хвалит один (в епископе), то порицает другой, а что осуждает один, тому удивляется другой». Мало того. По словам того же св. отца: «за один разговор свой он (пастырь) подвергается такому множеству нареканий, что часто падает от уныния: его судят и за взгляд; самые простые действия его многие строго разбирают, примечая и тон голоса, и положение лица, и меру смеха. С таким-то, говорят, он громко смеялся, обращался с веселым лицом и разговаривал возвышенным голосом, а со мною мало и небрежно». «Если он не способен говорить красноречиво (проповеди), то бывает сильный ропот, если способен говорить, то опять порицания: он, говорят, тщеславен», — пишет еще Златоуст. Если кто-нибудь из епископов делал какой-либо непростительный проступок, брань обращалась на всех архиереев. Общество было неумолимо жестоко. В одном правиле (19) Сардикийского собора сказано: «мы знаем, что часто вследствие соблазна, допущенного немногими из епископов, почтенное имя священства подвергалось пренебрежению». А сделать неприятность епископу стало делом обычным. Сочинялись доносы на епископов и не видно было конца этим кляузам. В одном правиле Карфагенского собора замечено: «есть много неблагонамеренных, которые считают своим долгом при всяком случае делать доносы на отцов и епископов». Молва любила распространять в обществе, что священные лица утаивают долю бедных, что они воры, святотатцы, что они не умеют управлять делами. Вообще, Златоуст говорит: «Священников, служителей духовных благ, пасомые осыпают бесчисленными злословиями или же сочувствуют другим злословящим. Подлинно, — прибавляет он, — ничто так не вредит церкви, как эта болезнь века». «Теперь, — заявляет св. отец, — даже от язычников нельзя слышать таких злословий и порицаний против начальствующих, т. е. епископов и священников, которые произносятся теми, кто принадлежит к верующим». Между священником и обществом возникла рознь. Случалось, что если епископ хотел наказать чем-нибудь провинившегося клирика, то жители города назло епископу устраивали в пользу виновного шумные демонстрации, выходили ему навстречу в несметном количестве, со свечами и лампадами. Само собой понятно, что при таких условиях нельзя было ожидать, чтобы в духовное сословие стремились поступать люди, обладающие достоинствами и самоуважающие: ни одному порядочному человеку не хочется быть мишенью для насмешек. Вследствие этого в духовное сословие могли поступать главным образом только лица, которым насмешки и всякие порицания нипочем, т. е. лица, лишенные сознания своего нравственного достоинства, а от таких лиц нельзя было ожидать ни нравственности, ни нравственного влияния на общество. Да и много ли можно было найти людей достойных, которые считали бы честью для себя сделаться священником, когда светское правительство сделало из священства род наказания? Один историк рассказывает, что когда император Зенон (V век) пожелал отделаться от своего соперника по престолу — Маркиана, то приказал схватить его в бане и тотчас посвятить в пресвитеры.
К этим причинам нравственного упадка духовенства нужно еще прибавить следующее: одной из очень видных причин, влиявших неблагоприятно на нравственное состояние духовенства с IV века, было испорченное византийское общество, в частности византийская придворная атмосфера; византийский двор был миром интриг, пороков, низкой лести. Духовенство, как это и естественно, носило на себе следы растления того общества, из которого оно выходило, и того государства, интересам которого оно служило. В числе причин, содействовавших порче нравственного характера духовенства на Востоке в IV веке иногда выставляют неблагоприятное влияние школ латинских на греческий Восток. |
