Домициан засмеялся неестественным смехом, который, впрочем, не мог скрыть гневного блеска его глаз.

— Я никогда в жизни не видел человека, который так же, как ты, лез бы напролом, не заботясь о последствиях. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы заслужить твое одобрение?

— Что за странный вопрос? — грустно сказал Марк. — Тебе для этого понадобилось бы изменить самого себя.

— Я сделаю это. Что еще?

— Чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я солгал, чтобы я придумал что-то для твоего успокоения? А зачем? Ложь может принести сиюминутное облегчение, но позже она убьет тебя и меня. Понимаешь, в тебе слишком много жестокости и подозрительности, подобные качества в обычном человеке не так уж и страшны для окружающих. Но если судьба вознесет тебя на вершины власти, чем ты станешь тогда? Рассуди сам — ведь ты хорошо знаешь себя: в зависимости от того, в каком настроении ты встал утром, ты предстанешь перед окружающими богом или чудовищем.

— Прекрасно, в таком случае я вовсе не нуждаюсь в твоих услугах, — произнес Домициан с притворным спокойствием, хотя у него все кипело внутри, и повернулся, чтобы пройти к выходу. — У меня достаточно друзей…

— Точно таких же, какие окружают Нерона? Льстецов? Которые сладкими речами зазывают его прямиком в пропасть?

Домициан остановился и повернулся лицом к Марку. На мгновение в его глазах отразилась полная растерянность. Он никогда не думал, что из неподкупного правдолюбия Марка можно извлечь выгоду. Но эта мысль, запав ему в душу, сразу же начала пускать корни.

— Возможно, я не принимаю в расчет твою юность, — заявил Марк. — Однако, пойми меня правильно, я вовсе не хотел обидеть тебя. Может быть, я просто пугаюсь тени. Во всяком случае, я все больше убеждаюсь, что без тебя в этих обстоятельствах не обойтись. Итак я все же намерен дать тебе свое обещание в поддержке!

Домициан не ожидал, что испытает такое облегчение от подобных слов Марка. Он сам не мог себе объяснить, почему согласие Марка Юлиана стать его сторонником казалось ему более дорогим и ценным, чем поддержка любого другого влиятельного человека.

— Правда? — только и сумел сказать Домициан, старательно пряча свое ликование. — Тогда назови свои условия.

— Поклянись, что когда ты придешь к власти, ты ни под каким видом не будешь преследовать литераторов, философов, к какой бы школе они ни принадлежали, не будешь сжигать книги и рукописи, не будешь сжигать самих авторов за их написание, — старательно перечислял свои условия Марк, боясь хоть что-нибудь упустить. Домициан чувствовал на себе проницательный светлый взгляд собеседника. — Дай мне слово, что владельцы книжных лавок не будут преследоваться властями, а те, кто на уличных перекрестках обращается с речами к прохожим, не станут забавой для голодных псов.

— Ну это проще простого! Я ведь и сам поэт, так неужели я стану преследовать себе подобных? — и губы его растянулись в подобие улыбки, похожей на улыбку актера пантомимы.

— То, что ты называешь это простым делом, заставляет подозревать тебя в легкомыслии и неискренности, ты произносишь слова, словно сорока — с легкостью, не задумываясь, не отдавая себе отчета в их серьезности. Так пусть же проклятье Гадеса ляжет на твою голову, если я окажу тебе поддержку, а ты изменишь своему слову!

— Я же уже поклялся тебе! Повторяю еще раз: я никогда не буду преследовать кого бы то ни было за его сочинения, даже злоречивых киников, которые сами умоляют казнить их!

— В таком случае и я обещаю тебе: когда придет время — если оно, конечно, вообще придет, и я все еще буду жив, — я окажу поддержку твоему отцу!

Когда Доминициан уже уходил, Марк задержал его еще на минуту.