— Я ничего не скажу.

Все в это время отвели взгляды от бедного Домициана, чтобы не увеличивать его мук своим праздным любопытством. Все, кроме Юниллы. Она облизывала кончиком языка губы и улыбалась. По-видимому, эта сцена доставляла ей больше удовольствия, чем любое угощение.

— Думаю, тебе все же следует хоть что-нибудь сказать. Иначе я решу, что твоя преданность ничего не стоит. Говори или… или… — Нерон сделал паузу, изобразив на лице глубокую задумчивость. — Ха! — воскликнул он притворно, как будто в голову ему только что пришла удачная идея. — Завтра же я набросаю законопроект, запрещающий под страхом смерти держать в домах евнухов!

Домициан быстро взглянул на Императора.

— Ты действительно сделаешь это? — задал он нелепый вопрос, но видно, эти слова вырвались у него помимо его воли.

— Неужели ты думаешь, что я играю в детские игры! Не сомневайся, я сделаю это независимо от того заговоришь ты или нет!

«Каким образом Нерон мог узнать обо всем?» — лихорадочно размышлял обескураженный Домициан. Похоже, Нерон видел насквозь человека, когда дело касалось тайных, постыдных страстей.

— Неужели ты думаешь, что я обреку на гибель своих друзей из-за того только, чтобы удержать у себя в доме евнухов? — лоб Домициана блестел от выступившей на нем испарины.

— Твое упорство пугает меня. И в то же время разжигает мой аппетит, — продолжал Нерон веселым тоном. — А вот тебе и мое главное блюдо: если ты не назовешь мне имен… я отзову твоего отца из Иудеи.

У Домициана было такое ощущение, будто ему нанесли удар в солнечное сплетение. Тошнота и ужас волной накатили на него.

«Я не могу позволить ему сорвать все мои планы, когда я уже стою на полдороге к императорскому трону. Все равно он подозревает в Сенате всех и каждого, — искал оправдания Домициан, — поэтому, даже если я и назову имена, это мало что изменит… Мало что будет значить…»

И он медленно кивнул, как бы говоря «да».

— Во весь голос, мой мальчик, — ухмыльнулся Нерон, — чтобы все тебя слышали!

— Да! — прошептал Домициан громким напряженным шепотом. Звук его голоса был похож на рыдание.

Нерон называл имя за именем. Когда Домициан произнес свое последнее «да», у него было такое ощущение, будто его язык покрылся мерзкой липкой грязью.

«Теперь опять кровь хлынет по улицам города неудержимым потоком. Когда же это все кончится?» — подумал Марк Юлиан.

— А теперь давайте сравним все это с показаниями нашего дорогого хозяина, Марка Аррия Юлиана, — продолжал Нерон. — Он ведь тоже знает все о каждом, хотя совсем по другим причинам. Скажи мне, Марк Юлиан, Сенатор Сервиан замышляет что-нибудь против меня?

— Я избавлю тебя, мой господин, от излишней траты слов, — отозвался Марк Юлиан ясным твердым голосом. — Все сенаторы невиновны, тебе нет никакой необходимости снова перечислять их поименно.

— Все? Как странно! Я не могу тебе поверить. В Сенат входят два типа людей — ты это знаешь — волки и овцы. И невинных овец, кстати, уже давно съели. Поэтому отвечай о каждом поименно! Сервиан!

— Я рискую наскучить тебе повторением чужих слов, и все же: я не наушник! — спокойно сказал Марк.

— И ты действительно нагнал на меня скуку смертную! Или ты льстишь себе тем, что сумеешь во всем подражать мне? Точно так же, как я, — на что ты мне любезно указал — украл строчки у Вергилия, ты теперь присваиваешь слова нашего похотливого юного петушка, которому легче лицезреть жалкую гибель своих сограждан, чем лишиться своих низменных удовольствий.