Глава 37

— В том, что я намечаю сделать, — сказал Марк Юлиан Диоклу, — заключается риск и для тебя. Если все провалится, то ты сможешь тайно покинуть город. Я уже принял меры на этот счет.

— Я стар, и от меня все равно никакого проку. Так что не стоит беспокоиться обо мне.

— Разве же я смогу не беспокоиться о тебе? — глаза Марка были полны печальной заботы. — Прежде чем ты начнешь докучать мне своими возражениями, помни, что время, отпущенное нам, стремительно улетучивается — ее обучение в школе гладиаторов скоро закончится.

Они стояли одни на площадке, выложенной плитами из белого мрамора и располагавшейся в западной оконечности сада, окружавшего со всех сторон особняк Марка Юлиана. Сам Марк остановился между двумя скульптурами, установленными у невысокой ограды: головой амазонки на герме работы Фидия и бюстом Зенона основателя стоической школы философии. Диокл обратил на это внимание, и ему в голову пришла мысль, что если бы он был художником, то изобразил бы своего хозяина именно в таком виде: между мифической варварской женщиной-воительницей, создающей хаос, и Зеноном, большим почитателем порядка. Ему казалось, что Марк Юлиан должен выбрать что-то одно, иначе он сойдет с ума.

Перед ними был крутой спуск с Эсквилинского холма. Город, который Марк Юлиан любил и ненавидел, был окутан красивой, красно-золотой дымкой, исходившей от солнца, опускавшегося в невидимое море. Холмы, облепленные различными строениями, виднелись сквозь какой-то волшебный свет. Эта химерическая сцена вполне могла принадлежать времени основания города, когда все возносили молитвы перед рогатым храмом Дианы, а возможно, это был один из снов Морфея или царство мысли какого-нибудь зачинателя нового направления философии.

«Ты болен, — обратился Марк Юлиан мысленно к городу, словно к живому существу. — Болен и медленно, так медленно, что никто не замечает, умираешь. Ты отошел слишком далеко от целей, определенных при твоем основании, и заблудился. А ведь твоим источником должна была стать чистая, неиспорченная, щедрая природа. Так об этом сказал Изодорий. Центр империи постепенно погружается в цепкие объятия сна, из которого нет возврата».

— Не знаю, дошли ли до нее мои известия? — продолжал Марк Юлиан вслух. — Наверняка она думает, что я бросил ее на произвол судьбы, и это удручает меня больше всего. А теперь у меня исчезла последняя надежда на избавление города от его бича до того, как Ауриану пошлют на смерть.

Диокл, соглашаясь, неуверенно кивнул. Все эти месяцы судьба ставила перед заговорщиками все новые и новые препятствия. Домициан старался не прибегать к излишней жестокости, будучи напуганным тем зловещим предупреждением, которое получил во время триумфальной процессии. Он увеличил число праздников, по которым проводились Игры, и повысил жалование легионера на одну треть. На время были оставлены попытки подорвать власть и авторитет Сената, которому позволили даже проводить дебаты по сравнительно важным вопросам внутренней политики. Это послабление привело оппозицию в неумеренный восторг. Марк Юлиан проклинал недальновидность и короткую память своих коллег, потому что знал истинную цену этому притворству Домициана, игравшего с ними как кошка с мышкой. Это хрупкое перемирие не могло продлиться долго, но его вполне могло хватить для гибели Аурианы.

Случились и другие события, спутавшие карты заговорщикам. На Дунае вот-вот начнется война. Несколько племен заключили между собой союз, который по всем признакам обещал стать куда более серьезной угрозой, чем хатты.