Но дни проходили, а его очищение не продвигалось ни на шаг. Что больше всего нравилось им, у него вызывало омерзение: и голоса, и музыка, и вечная готовность трепетать. А больше всего — постоянное окружение собратьев в их особых одеяньях: полуголые, они носили только золотые панцири и шлемы, выставляя напоказ белое-белое тело. Одни стареющие, другие — изнеженные юнцы, обидчивые и недотроги: соседство тех и других становилось ему все отвратительней. Прикрываясь россказнями, будто ими движет Грааль, они позволяли себе любую распущенность и при этом утверждали, что остаются чистыми.
Мысль о том, что и он мог быть зачат мужчиной с глазами, уставленными в пустоту, как будто не замечающим, что делает, и тотчас все забывшим, была для Тур-ризмунда невыносима.
Пришел день сбора дани. Все окрестные деревни должны были в установленный срок поставлять рыцарям Грааля столько-то голов сыра, столько-то корзин моркови, мешков ячменя, молочных ягнят. Прибыли посланные от крестьян.
— Нет нужды говорить, что урожай по всей Курвальдской земле был нынче скудный. Не знаем даже, как прокормить детей. Нужда давит что бедного, что богатого. Благочестивые рыцари, мы пришли к вам, чтобы смиренно просить избавить нас в этот раз от подати.
Король Грааля оставался, как всегда, немым и неподвижным у себя под балдахином. Но в какой-то миг он медленно развел руками, которые держал сложенными на животе, поднял их к небу (ногти у него были предлинные), и рот его издал звук «и-и-и!».
При этом звуке все рыцари с наставленными копьями двинулись на несчастных курвальдцев.
— Караул! Защищайся! — закричали те. — За топорами, за серпами! — И они разбежались.
Ночью рыцари, воздев глаза к небу, под звуки рогов и бунчуков, двинулись походом на курвальдские селения. Из-за шпалер хмеля и живых изгородей выскакивали крестьяне, вооруженные вилами и садовыми ножами, пытаясь преградить дорогу рыцарям. Но что могли они против безжалостных копий! Прорвав жалкие шеренги защитников, рыцари гнали тяжелых боевых коней на хижины из соломы и камня, слепленных глиной, круша их копытами, глухие к крикам женщин, телят и младенцев. Другие рыцари размахивали горящими факелами, поджигали кровли, сеновалы, хлева, убогие амбары, пока деревни не превращались в вопящие и блеющие костры.
Турризмунд, увлекаемый натиском рыцарей, был потрясен.
— Скажите мне, за что? — кричал он престарелому рыцарю, неотступно держась за ним как за единственным человеком, который мог выслушать его. — Значит, неправда, что вы исполнены любви ко всему сущему! Эй, осторожно, вы затопчете старушку. Как у вас хватает духу свирепствовать против этих обездоленных? На помощь, сейчас загорится люлька! Что вы творите?
— Не смей пытать намерения святого Грааля, неофит! — одернул его престарелый рыцарь. — Не мы это творим: святой Грааль пребывает в нас и нами движет! Предайся его неистовой любви!
Но Турризмунд спешился, чтобы помочь матери, дать ей на руки упавшего младенца.
— Не надо, не забирайте всего урожая! Я столько трудился! — взывал какой-то старик. Турризмунд очутился рядом с ним.
— Отдай мешок, разбойник! — Он кинулся на рыцаря и вырвал у него добычу.
— Благослови тебя Бог. Поди к нам! — звали его те из бедняков, что пытались еще сопротивляться вилами, ножами и топорами, укрываясь под защитой какой-нибудь стены.
— Становитесь полукругом, навалимся все разом, — крикнул Турризмунд и встал во главе крестьянского ополчения.
Прогоняя грабителей из домов, он очутился лицом к лицу с престарелым собеседником и еще двумя рыцарями с факелами в руках.
— Он предатель, взять его!
Завязалась большая драка. Курвальдцы налетели с рожнами, женщины и дети бросали камни. |