Арио Барзано выбрал прекрасное место для наблюдения за народом Павониса, который пришел сегодня мирным путем выразить свое недовольство. Оживленные голоса людей и музыка, несшаяся снизу, через бронированное стекло воспринимались как бессмысленные приглушенные металлические звуки. Леаркусу было не по нраву, что здешнее население ведет себя таким вот образом. Где же их дисциплина и гордость за свой труд во имя улучшения общества? Такая массовая демонстрация никогда не могла бы произойти на Ультрамаре, там в ней просто не возникло бы необходимости.

На Макрэйдже дисциплину вколачивали в раннем возрасте в школах, и горе тому мальчишке, который забывал уроки юности.

Женщина-арбитр беспокойно переходила с места на место, прижимаясь к стеклу, чтобы лучше разглядеть, как разворачиваются события на площади, как перемещаются ее товарищи, благоразумно проявляющие сдержанность и корректность по отношению к демонстрантам у ворот дворца и на подходах к нему. Агрессивная тактика только спровоцировала бы толпу на насилие, и Леаркус надеялся, что арбитрами в этот день командует здравомыслящий и хладнокровный человек.

Вирджил Ортега под своими доспехами покрылся липким потом, и хотя он и убеждал себя, что все это только из-за жары, но не верил сам себе. Размах демонстрации был поистине невероятным. Все рапорты убеждали Ортегу в том, что организация столь масштабной акции лежала далеко за пределами возможностей Объединения Рабочих, и тем не менее результат был сейчас перед его глазами.

Управляемая им шеренга арбитров была надежной. У каждого оружие было за плечами, а щиты взяты — на изготовку. Позади них стояли «Рино», большинство из которых были оснащены мощными водометами. Машины с работающими вхолостую двигателями были готовы сорваться с места в любой момент.

Настроение толпы не казалось Ортеге откровенно враждебным, но, впрочем, судить об этом всегда было непросто. Сейчас все могло быть спокойно, а через секунду малейшая провокация могла вызвать вспышку насилия. Он, Вирджил Ортега, сделает все, что в его власти, чтобы сегодня ничего подобного не случилось. Ортега надеялся, что те, кто организовал это шествие, испытывают те же чувства.

Ортега дал четкий приказ своим войскам не стрелять, если на то не поступит от него специальной команды. Он бросил взгляд на Колликса. Под защитным забралом шлема он не мог видеть его лица, но надеялся, что сегодня сержант не выкинет такого фортеля, как неделю назад. Он потратил немало усилий, чтобы втолковать сержанту свои указания. Тем не менее Ортега предпочитал держать Колликса в поле своего зрения.

Демонстрация остановилась шагах в пятнадцати от шеренги арбитров и благоразумно не приближалась.

Ортега увидел, что с полудюжины человек забрались на статую Императора в центре площади Освобождения, использовав ее высокий и широкий постамент как помост, с которого обращались к толпе. В руках у ораторов были мегафоны, через которые те обращались к своим слушателям с пламенными речами, подчеркивая каждую фразу выразительными жестами.

С такого расстояния Ортеге удавалось разобрать немного слов, но того, что он слышал, было достаточно, чтобы понимать: к восстанию никто не призывает.

Каждое утверждение ораторов встречали одобрительные возгласы и аплодисменты, и Ортега вздохнул с облегчением.

Казалось, у народа Павониса нет на уме ничего, что бы могло вызвать тревогу.

Десятка Веддена вышла из летнего дома Хонана и зашагала по одной из улиц, ведущих к площади Освобождения. На улице было полно рабочих, люди Веддена грубо прокладывали себе дорогу щитами. Вслед им летели проклятия, но организаторы марша настаивали на том, что никакого насилия, даже намека на него быть не должно.

Шествие планировалось мирным, оно призвано было стать лишь демонстрацией единства перед теми, кто правил планетой.